Игуана - Георгий Миронов Страница 46

Говорили разное. Но больше – хорошее. За победу над татарами и жену заморскую простили ему московитки. Конечно, лучше бы на своей, на боярской дочке женился. Ну, да у князей свой расчет. Победителей-то не судят. Да и пригожа греческая царевна, пригожа. Ишь как к князю-то ластится.

Большой пир закатил великий князь в Столовой избе.

…Уже за чашей фряжского вина вспомнил Иван Васильевич наставление старца Филофея: «Утешай тех, кто плачет день и ночь, давай помощь тем, кто вопиет о помощи, всех, кто обижен, избавляй от обид, и будет твое царство справедливым, а стало быть – вечным».

Глянул ласково великий князь на жену, – глаза её светились радостью и надеждой. Чего ждала Софья? Минуты, когда останется с Иваном Васильевичем наедине в опочивальне.

«…всех, кто обижен, избавляй от обид». Одна Софья осталась обиженной. Всех, кто в поход с ним ходил, кто Москву без него отстраивал, кто пир готовил, – наградил. Время и ей награду дать.

…В опочивальне спросил кратко:

– Проси награды, что так встретила, так радовалась мне.

– Можно ль за то награду просить?

– Всякий добрый поступок награды просит.

– Коль поступок просит, награди, я сама у тебя ничего, кроме любви, не прошу, великий князь.

Царь покопался за пазухой, вынул на свет лучинный блесткую вещицу.

– Ой, что это? – спросила Софья, хотя сразу и разглядела: часть оклада богатого от иконы, словно украшения с Богоматери кто сорвал.

– У татар мои конники отбили. Видно, разорили храм божий, сорвали золотые оклады с икон. Эта – работы дивной, глянь, – четыре золотые пластины, одна как бармы на плечах Богоматери, а три от неё на груди ей спускались. А теперь, что ж… Оклад не восстановишь.

Пусть будут украшением персей царицы московской.

– Княгини…

– Царицы… Царя ордынского кончен век. Царь теперь один, Московский. И ты – царица Московская. И почести тебе – царские.

На каждой из золотых пластин играли под искрами лучины глубоким светом крупные изумруды, огромные синие сапфиры, большие, персидской свободной огранки турмалины, рубины были мелкие, но яркие, а жемчуг и крупнозернист, и отсвету нежного.

– Отдашь Федосу, пусть ожерелье для тебя сделает.

…Через час на обнаженных телах царя и царицы в душной опочивальне только и было что, так панагия с Иоанном Крестителем на груди Иоанна Третьего да небрежно положенное между двух высоких холмов царициных грудей золотые пластины, некогда украшавшие оплечье Богоматери.

Был ли в том грех какой перед Богом? Богу – Богово, Кесарю – кесарево.

Однако ж оба греха не увидели. Ибо руками человеческими сделано было. Пусть человеку и послужит. Да не простому человеку. Царице.

Так рассуждал во сне Иван Васильевич.

А и у Софьи-гречанки свой расчет.

Она тоже панагию с Иоанном дала великому князю как «оберег». Пусть и ей ожерелье из золотых пластин с турмалинами и сапфирами «оберегом» будет служить.

А будут живы и здоровы царь да царица, значит, и Великое княжество Московское, Царство русськое стояти будет.

Так-то…

Недаром Иван Васильевич приказал снести вокруг Кремля все строения, чтобы ничто не мешало красоту Кремля видеть со всех сторон.

Так и вокруг Софьи, что бы ни одели её придворные бабы, боярышни, какие бы жемчуга да яхонты, – она, как Кремль на Москве, с новым своим ожерельем будет красоваться – краше всех.

Последней мыслью Ивана Васильевича, уж когда почти заснул, было:

– Да она и так – мудрее и краше всех. Если женщина люба, так и не столь важно, царица она, или простолюдинка, дочь великого деспота, или воеводы российского. Хотя, что ни говори, хорошо, что Софья-византийская наследница, – быть третьему Риму на Москве…

Последняя же мысль Софии-гречанки была о другом. Скрытная была Софья Палеолог. И никто так и не узнал, о чем думала она в ту ночь. Одно точно известно, – улыбка блуждала на её красивых губах: похоже, ожерелье и впрямь покой в душу приносит.

Каждому свой оберег. И лучше всего, если он с именем связан. У Ивана Васильевича – панагия с Иоанном. У Софьи… «Надо будет на оборотной стороне золотой несущей пластины ожерелья свой знак поставить…» – подумала царица.

Каждому свой оберег. И лучше всего, если он с именем связан. У Ивана Васильевича – панагия с Иоанном. У Софьи… «Надо будет на оборотной стороне золотой несущей пластины ожерелья свой знак поставить…» – подумала царица.

Юноша в джинсовом костюме вначале услышал, как в тишине квартиры довольно громко кто-то хрипло откашлялся, давясь густой мокротой старого курильщика, и долго отплевывался. Он прислушался, звуки шли из туалетной комнаты в другом конце квартиры. Еше кашель, звук спускаемой воды. И снова тишина.

Часы, прежде чем пробить положенное им время, тоже словно бы откашлялись. Юноша перевел глаза на стену. Часы висели между двумя портретами. Слева висел портрет карлицы в костюме, богато отделанными драгоценными камнями, золотым шитьем, с широким кружевным воротником. Под ней латинскими буквами было написано «Blaned dela Cezda». Под вторым портретом, изображавшим лобастого карлика в костюме рыцаря, было также латинскими буквами написано:»Cazlos de la Cezda «.

Юношу в джинсовом костюме прошиб холодный пот.

Он вспомнил, что именно этих карликов ему и заказывал: взять в первую очередь. Деньги, которые, якобы сулил за них некий зарубежный коллекционер, превышали даже то, что можно было выручить, продавая в розницу уникальные коллекции монет или миниатюр XVIII в.

И как он мог об этом забыть?

Ну, да, наверное, потому, что драгоценности российских дворянок XVIII века, также собираемые хозяином дома многие десятилетия, «тянули» все равно больше.

Но это как смотреть. За них заказчик платил действительно много. Но предупреждение было однозначным: за все, взятое в доме известного коллекционера, он получал хорошие деньги. Если что-то по каким-то причинам не сумеет взять (например, не сможет открыть сейф с женскими украшениями придворного ювелира русских императриц Иеремии Позье), то его это убытки, не более. А вот если не сумеет взять два портрета карликов, ему грозила смерть. А жизнь свою юноша ценил больше, чем все сокровища мира. Ему даже кратко пояснили, почему он должен всенепременно взять портреты.

За них уже получена очень большая предоплата. А если их не взять, хозяин-коллекционер, естественно, после ограбления все ценное либо сдаст на хранение в банк, в госмузей, либо спрячет в свой схорон. И тогда ищи-свищи. А у заказчицы ограбления – Игуаны – была своя, сложившаяся десятилетиями репутация в мире подпольных коллекционеров. Сорвать заказ было никак нельзя.