Возвращение - Хокан Нессер Страница 47

– Трудно сказать, – ответил он. – Во всяком случае, комиссар что-то делает, в этом можно не сомневаться. В последний раз, когда я его видел, он пробормотал что-то об очень тонких нитях… о том, сколько ленивый толстый полицейский может просидеть в паутине, и тому подобном. В нем не чувствовалось особого энтузиазма, но он вообще такой, ты знаешь…

– Да, он такой, – согласился Юнг. – По крайней мере, он ни на кого не похож, это уж точно.

В его голосе прозвучала ясная нотка восхищения, в этом невозможно было ошибиться, и Мюнстеру вдруг захотелось передать эти слова комиссару.

«Может быть, мне даже это и удастся», – подумал он. С тех пор как стало известно об опухоли, у него появилось ощущение, что их отношения стали чуть более открытыми. Возможно, даже приблизились к равноправию и взаимному уважению. Или как там это еще можно охарактеризовать?

Несмотря на непостижимость. И естественно, только приблизились.

– Да, не похож, – сказал он. – Ван Вейтерен – это Ван Вейтерен. – Мюнстер посмотрел в сторону рояля: – Почему никто не идет? Рейнхарт говорил, что около часа дня, но уже двадцать минут второго.

– Я не знаю, – ответил Юнг. – Зато у нас есть морской язык. Вкуснятина!

Через сорок пять минут Эдвард Массек, просидевший все это время один, встал из-за стола. Юнг как раз заказал порцию грецких орехов в сахаре, но полицейские решили расплатиться и идти к коллегам делать доклад.

– Черт возьми, – сказал Рейнхарт, когда понял, что добыча ускользнула. – Во сколько это обошлось?

– Пожалуйста. – Мюнстер протянул счет.

Рейнхарт выпучил глаза на бледно-голубую бумажку.

– Это просто никуда не годится, – возмутился он. – А мы со Стауфом два часа ели в машине половину пакетика арахиса.

– А нам понравилось: было очень вкусно, – признался Юнг на заднем сиденье. – Может быть, завтра попробуем еще разок?

37

Последние десять – пятнадцать километров пути он провел под симфонию Дворжака «Из Нового Света», и для этого случая лучшего выбора быть просто не могло. С годами у него появилась способность чувствовать связь музыки с отношениями, заданиями, погодой и временем года. Нужно просто следовать тону, идти за ним вверх или вниз – и ни в коем случае не против… Здесь действуют внутренние течения и образы; они дополняют и гармонизируют друг друга… или как там это лучше сформулировать. Это нелегко объяснить словами. Это проще почувствовать.

Да, на самом деле с годами всё становится проще. За эти годы он стал подозрительнее относиться к словам. В этом не было ничего удивительного, если принять во внимание людей, с которыми ему приходилось сталкиваться на работе, от них услышать правду было скорее исключением, чем правилом.

Язык есть ложь, как сказал кто-то из мудрых.

Новый свет, значит. И по мере того, как яснело небо и солнце сушило сырость после упрямого утреннего дождя, он приближался к цели. Его опасения, что внезапно закружится голова и он не сориентируется в дорожной обстановке, пока что не оправдались. К тому же он делал продолжительные остановки; сидел за чашкой кофе в придорожных забегаловках с грязными окнами, немного прогуливался, чтобы размять ноги, и даже сделал несколько гимнастических упражнений, рекомендованных в послеоперационной памятке, которую кто-то всучил ему при выписке.

И он стойко воздерживался от табака и алкоголя. Ему ведь предстоит еще обратный путь. А вернуться домой все же очень желательно.

Запас зубочисток закончился намного раньше симфонии Дворжака.

Ван Вейтерен припарковался на маленькой площади неправильной формы под названием «Площадь Казарро» и, пока искал взглядом подходящее для обеда кафе, задумался о том, кто такой был этот Казарро. Во всяком случае, имя больше подходило конкистадору, чем европейскому государственному деятелю.

Между универмагом и зданием муниципалитета он нашел маленький итальянский ресторанчик, где подавали главным образом пиццу и пасту. Решил довольствоваться этим. Встреча с сестрой Марианной была назначена на пять часов, и времени оставалось не так уж много.

Да и еда совсем не главное. Главное – это стакан красного вина и, в первую очередь, сигарета.

И нужно обязательно сосредоточиться перед разговором. Конечно, ему и раньше приходилось совершать опрометчивые поступки, но здесь был особый случай, он понял это утром, отправившись в путь. Он уже не мог совладать с силой, которая им двигала, он давным-давно потерял над ней всякий контроль.

В этой игре он лишь орудие, но никак не ведущий игрок.

Это вовсе не новое ощущение, а скорее сущность или вариация на тему детерминизма – вездесущий вопрос о порядке и образе бытия. О нарастающей или убывающей энтропии.

Нет, мысли о произволе в нашей жизни, с которыми он заигрывал на днях, в этот момент не внушали ему особого энтузиазма.

Ведь если существует создатель, или высшая сила, или хотя бы всевидящее око, то эта сила должна с высоты своего положения видеть линии и прожилки в пространстве и времени, такие непонятные с точки зрения обывателя.

А внутренние связи вещей? Как еще их можно рассматривать? Именно они и должны бы составлять саму категорию Божественного.

Эти образы.

И если существует нечто высшее, то какое это имеет значение на самом деле?

Как там было у Ансельма [7]с его доказательством существования Бога? Разве ему не было сложно увидеть в этом рациональное зерно?

Он поискал в нагрудном кармане зубочистку, но, вспомнив, что их нет, закурил.

Разве нет в бытии структуры, как она всегда была в спирали молекулы ДНК и кристаллах снежинок, совершенно независимо от того, есть ли у них сторонний наблюдатель.

«Какое дело объективу до камеры?» – подумал он.

Хороший вопрос. Один из вечных. Он отложил сигарету в сторону. Безразлично поковырял фетуччини в тарелке и сделал глоток красного вина. В эти дни ему почему-то не особенно хотелось есть. Потому ли, что он лишился куска кишки, или по какой-то еще причине, неизвестно.

Совсем другой аспект – справедливость.

С ней все проще и понятнее, так он всегда считал, хотя задумываться об этом по-настоящему ему не приходилось. Несмотря на тридцать лет работы.

То есть он – орудие справедливости. Он ощущал себя таковым, если подойти к вопросу серьезно. Конечно, формулировка слегка напыщенная и даже несколько пафосная, но он же не кричит об этом на площади. Это просто его личное ощущение, но для него оно чертовски важно.