Не исчезай - Каролина Эрикссон Страница 48

– А вы кто такая?

Психотерапевт в нерешительности молчала. Потом она скользнула вниз по стене, и я поняла, что она тянется дрожащей рукой к ковру. Возможно, это произошло в действительности, а может быть, мне просто показалось. «И правда, кто ты такая?» – пронеслось в моем болезненном сознании. И тут я услышала другой, хорошо знакомый голос:

– Подруга, – ответила мама. – Она наша подруга.

Я увидела, как женщина-полицейский снова поворачивается к маме. Возможно, мама слишком долго медлила с ответом. Но когда она наконец ответила, в ее голосе не было заметно ни малейшей тени сомнения. Она уверенно и настойчиво кивнула. Да-да, подруга. Они смотрели друг на друга, и у меня возникло чувство, что мама защитила психотерапевта не только потому, что не хотела подвергать меня опасности. Было что-то еще, что-то большее.

Люди в униформе исчезли в прихожей. Я услышала, как захлопнулась дверь. Мама и психотерапевт продолжали молча рассматривать друг друга. Тишину нарушила мама:

– Ну что ж, теперь отдай мне этот топор, я его унесу. А потом мы сядем и поговорим. Можешь задавать любые вопросы. Я понимаю, что ты хочешь знать.

И мама, и психотерапевт двигались очень медленно. Я увидела, как черный предмет вынырнул из-под ковра и сменил владельца, слышала шаги, удаляющиеся из комнаты, звук открывающейся двери, какое-то громыхание и теперь уже приближающиеся шаги. Потом ничего больше не было слышно, кроме тихих голосов. В голове шумело. Веки дрожали. Как же я устала, как же бесконечно устала.

Я спала, и мне снилось, что мама и мой бывший психотерапевт сидят надо мной каждая в своем углу дивана и тихо беседуют. Время от времени мама склоняется, чтобы пощупать мне лоб или поправить подушку, которую кто-то незаметно положил мне под голову. Во сне я слышала, как психотерапевт говорит: «Так, значит, твоя подруга была влюблена в твоего мужа? И поэтому она рассказала ему о пощечине – чтобы он тебя бросил?»

– Или они уже были любовниками, – услышала я мамин голос и поняла, что не сплю. – Возможно, она почувствовала себя униженной из-за того, что он беззастенчиво продолжал встречаться с другими женщинами. Кто знает?

В ее голосе не было слышно горечи или ненависти, когда она говорила о Рут. Только усталость. Сначала меня это поразило, но потом я поняла, что удивление неуместно. На каких основаниях я могла делать выводы о маминых чувствах, о ее отношении к произошедшему? Ведь я никогда, никогда в жизни вот так не усаживалась с ней на диване поговорить об этом. Никто из нас не пытался всерьез начать такой разговор. Когда я была подростком, мама делала попытки, но я игнорировала ее осторожные намеки. Потом я переехала и отдалилась от мамы еще больше. Держала ее на расстоянии. В итоге это привело нас сюда.

Они еще не заметили, что я проснулась. Я позволяла им думать, что продолжаю спать, и лежала совершенно неподвижно, оставив только маленькую щелку под веками. В моем поле зрения, прямо перед собой я видела худые лодыжки. Солнечный свет, струящийся в комнате, падал под таким углом, что я могла различить тонкие волоски на икрах. Одна нога была закинута на другую, с нее свисала светлая сандалия, открывающая пальцы. Ногти были накрашены каким-то безнадежно унылым лаком пастельного цвета. Она сидела так близко, что достаточно было протянуть руку, чтобы ее коснуться. Погладить. Или расцарапать.

– Я должна спросить… Потом, позже… Неужели никто… Я хочу сказать…

По тому, как она смутилась, я сразу догадалась, что она хочет узнать. Мама тоже это поняла. Само собой.

– Дело закрыли, потому что было решено, что это несчастный случай. Соседи сверху и снизу слышали скандал и заключили, что кричал тот же мужчина, который обычно поздно возвращался домой и шумел на лестничной клетке. Люди, жившие в доме напротив, рассказали полиции, что несколько раз, еще до того вечера, видели, как мужчина на другой стороне улицы сидит в открытом окне и курит. Они удивлялись, как он отваживается на такое, ведь окно было так высоко. Вскрытие показало наличие алкоголя в крови и в довольно больших количествах. Я думаю, что они даже нашли осколки стакана, которой он держал, недалеко от…

Я резко вздрогнула и подергала ногами, чтобы они точно меня заметили. Мама сразу же замолчала. Ее лицо появилось над краем дивана.

– Привет. Ты заснула, и я решила тебя не трогать, думая, что как раз это тебе и нужно. Надо было уложить тебя как следует, но… да, сейчас ты весишь немного больше, чем тогда, когда я в последний раз относила тебя в кровать на руках.

Мы долго смотрели друг на друга. И внезапно мама покраснела. Да-да, действительно покраснела, хоть и всего на несколько секунд. Потом она снова овладела собой.

– Как ты себя чувствуешь?

Хотя я не спала уже несколько минут, только услышав этот вопрос, я смогла по-настоящему оценить свои ощущения. Голова уже не раскалывалась от боли, и, хотя боль не ушла полностью, она теперь не была такой острой. Плечо распухло и по-прежнему было как каменное, но температура, кажется, снизилась. Сон очевидно пошел мне на пользу. Сколько, интересно, я проспала? Хорошо знакомое и все же давно забытое чувство в желудке дало о себе знать.

– Голод, – ответила я. – Я чувствую голод.

На кухне, куда я добрела, опираясь на маму, я съела несколько ломтиков поджаренного хлеба. Я украдкой оглядывалась в поисках топора, но нигде его не видела. Мне очень хотелось узнать, куда мама его спрятала, но спросить ее не удалось. Белокурая кукла Смиллы лежала на полу лицом вниз. Платье в горошек задралось, из-под него выглядывал блестящий пластмассовый зад. Неуклюже, но решительно я потянулась за куклой, подняла ее, оправила платье и усадила на стул возле себя.

От напряжения кровь запульсировала в поврежденном плече. Шея и нижняя часть лица ныли. Я все еще была очень слаба из-за высокой температуры и сумбура последних дней. Потом я вспомнила о спирте, который мне пришлось выпить, и встревоженно провела пальцами по коже вокруг пупка. «Ты все еще там?» Глубоко внутри я почувствовала какое-то трепетание. Что-то боролось, что-то хотело выжить. Что-то или кто-то. Все будет хорошо. Все должно быть хорошо.

Пока я с новообретенным аппетитом наполняла голодный желудок, мама обыскивала спальню и ванную и собирала мои вещи в чемодан. Она действовала быстро, молча и сохраняла такую невозмутимость, будто всю жизнь только и делала, что выручала меня из абсурдных положений. Я догадывалась, что она хочет как можно скорее уехать отсюда и отвезти меня в больницу. Интересно, что она собиралась рассказать врачам. Но в данный момент лучше было не задавать вопросов, молчать и оставить на маму все переговоры.

Психотерапевт держалась в стороне. Я ее не видела, но знала, что она еще не покинула дом. Ее присутствие висело в воздухе тонкой пеленой. Судя по всему, она по-прежнему находилась в гостиной. Размышляла, что делать дальше, думала о своей жизни – откуда мне знать? Единственное, что я знала, – если мама не боится на нее положиться, то и мне нечего бояться.