Кросс - Джеймс Паттерсон Страница 49

— Холодина нынче, как на полюсе, — сказал он. Подождал, потом повторил: — Я говорю, что холодрыга стоит дикая, так недолго и в ледышку превратиться.

— Давай в машину, — сказал я. — Залезай.

— Обещаешь не стрелять нам в спину? — спросил Сэмпсон.

Муллино поднял обе руки — на лице его было искреннее удивление и тревога. Впрочем, понять его было трудно.

— У меня даже оружия нету, ребята. В жизни никогда ничего такого не было.

— А может, и следовало бы заиметь. С такими дружками, как у тебя, — заметил Сэмпсон. — Тут есть над чем подумать, братец.

— О'кей, братец, — ответил Муллино и нехорошо засмеялся. И я сразу вспомнил, кто он такой на самом деле.

Он открыл заднюю дверцу и забрался внутрь. Вопрос все еще оставался без ответа: зачем он появился здесь и что ему нужно?

— Он не вернется? — спросил я, как только он захлопнул заднюю дверь, перекрыв доступ холоду. — Так или нет?

— Не-а, не вернется, — ответил Муллино. — Он и не собирался.

— Ты его предупредил? — спросил я. Я наблюдал за Муллино в зеркало заднего вида. У него сузились глаза, в них появилось беспокойство и неуверенность — что-то с ним было не так.

— Мне и не нужно было его предупреждать. Салли всегда полагается только на самого себя, и это у него неплохо выходит. — Он говорил тихо, почти шепотом.

— Ну еще бы, — заметил я.

— Так что произошло, Энтони? — спросил Сэмпсон. — Где теперь наш мальчик? И почему ты здесь?

Голос Муллино звучал так, словно доносился из-под воды. Я сначала даже не разобрал, что он сказал.

Сэмпсон тоже.

— Повтори погромче, — сказал он и повернулся назад. — Слышишь? Прибавь-ка уровень звука.

— Он прикончил Джона Маджоне, — сказал Муллино. — Уволок его, потом порезал. Этого уже давно следовало ожидать.

В машине воцарилось тягостное молчание. Не знаю, что еще меня могло сейчас удивить больше, чем это сообщение. Мне и раньше казалось, что нас, вероятно, провели. Значит, так оно и было.

— Откуда ты об этом узнал? — спросил я наконец.

— Я живу по соседству. А Бруклин — большая деревня. Так всегда было. А кроме того, Салли позвонил мне, когда все закончил. Ему хотелось поделиться.

Сэмпсон развернулся, чтобы видеть его лицо.

— Значит, Салливан не приедет сюда, чтобы забрать свою семью. Он что, не боится за них?

Я по-прежнему наблюдал за Тони Муллино в зеркало. И я уже знал, что он ответит.

— Это не его семья, — сказал он. — Он даже не знает, кто они такие.

— Кто же тогда находится в доме?

— Я тоже не знаю, кто они такие. Они сюда устроились через агентство. Просто семья, которая, может быть, похожа на семью Салли.

— Ты работаешь на него? — спросил я.

— Нет. Но он всегда был мне добрым другом. Это ведь я в школе боялся, что мне расквасят физиономию. А Салли всегда меня защищал. Вот я и помогал ему. И снова помогу, если понадобится. Черт побери, это же я помогал ему прикончить его сумасшедшего папашу!

— А сюда ты зачем явился? — продолжал я расспрашивать.

— Ну это просто. Он мне велел.

— Зачем? — спросил я.

— А это лучше у него самого спросите. Может, потому что он любит кланяться после того, как хорошо сделает дело. Он всегда кланяется, сами знаете. Только лучше этого не видеть.

— Я уже видел, — заметил я.

Муллино открыл заднюю дверцу, кивнул нам и исчез в ночи.

И Мясник тоже. Исчез в ночи.

Как это пелось в той старой песенке? «Жизнь — это то, что есть, а не то, что ты предполагаешь».

Я поехал обратно в Вашингтон, потому что мне хотелось повидаться с детьми, и Нана ждет, а еще у меня были пациенты, которые зависели от меня, и у них на следующий день назначено время приема. Нана всегда говорила, что это очень важно для меня — помогать людям. Она считает, что это моя судьба. Наверное, она права.

Перед глазами все время маячило лицо Майкла Салливана, его легкий поклон. Меня просто убивало осознание того, что он все еще болтается на свободе. По данным ФБР, мафия уже назначила награду в миллион долларов за его голову и еще миллион — за его семью. У меня все еще было подозрение, что он может быть тайным осведомителем Бюро или полиции. И та и другая организации помогают ему и оберегают его. Но до конца я не был уверен в этом и, наверное, никогда не буду.

Однажды вечером, уже после того, как Салливан скрылся, я сидел на открытой веранде и играл на пианино для Дженни и Деймиена. Играл почти до десяти. А потом заговорил с ними об их матери. Решил, что пришло время.

Не знаю, почему я решил именно теперь поговорить с ними о Марии, но мне хотелось, чтобы дети знали о ней всю правду.

Может, мне хотелось, чтобы они перестали думать о ней, что мне самому никак не удавалось. Я никогда не врал детям, рассказывая о Марии, я лишь утаивал кое-что… Нет, в одном я солгал. Я сказал Деймиену и Дженни, что меня не было с Марией, когда ее застрелили, но что я приехал в больницу Святого Антония до того, как она умерла. И она успела сказать мне несколько слов перед смертью.

Причина была в том, что я не хотел рассказывать им все подробности, которые сам никогда не забуду: звуки выстрелов, и как она ахнула, резко выдохнув, когда в нее попала пуля, как она сползла из моих объятий на тротуар. И кровь хлещет из груди Марии, и я понимаю, что раны смертельны. Я все еще помню это с ужасающей ясностью — даже спустя десять лет.

— Я в последнее время часто думал о вашей маме, — говорил я детям в тот вечер. — Я много о ней думал. Вы, ребята, наверное, уже знаете об этом.

Дети собрались в тесную кучку, поняв, что разговор будет не совсем обычный.

— Она была необыкновенным человеком, необыкновенным во многих отношениях. У нее были такие живые глаза, всегда полные жизни… И очень честные. Она прекрасно умела слушать. А это чаще всего отличительная черта доброго человека. Я в этом уверен. Она любила улыбаться и других людей заставляла улыбаться, если удавалось. И она всегда повторяла: «Вот чаша грусти, а вот чаша радости. Какую выбираешь?» Сама она почти всегда выбирала чашу радости.

— Почти всегда? — переспросила Дженни.

— Почти всегда. Подумай об этом, Дженель. Ты же у меня умница. Она выбрала меня, так? Из всех умных и красивых парней, которых у нее было предостаточно, она выбрала вот эту физиономию, эту личность.

Дженель и Деймиен заулыбались. Потом Деймиен сказал:

— Это все потому, что тот, кто ее убил, теперь вернулся? Поэтому ты завел этот разговор о маме?