Ставка больше, чем жизнь - Владимир Тучков Страница 49

И Безгубый достал мобильник, потыкал пальцем в пискливые кнопки и коротко сказал: «Жду, выезжайте». А потом продолжил:

– Кстати, надо бырешить один вопросец перед твоим отходом в мир иной, именно – иной! Потому что господа-программисты свято верят, что их разработки – это почти люди. Они имеют те же самые чувства, но только сделаны из информации. Не знаю, не пробовал. Но вполне может быть, что так оно и есть. Так что особенно, Леша, не кручинься.

И вот надо бы тебе придумать псевдоним покрасивее. Вначале, как только узнал о твоей последней выходке, со злости решил назвать тебя Ментом. Но ладно уж, я отходчивый, согласен на Следопыта? По-моему благородно и вполне культурно. Так да или нет? Покивай, если согласен.

Осипов впал в оцепенение. Он уже не только не слышал Безгубого, но и вообще ни на что не реагировал. Как только понял, что спасения нет и не может быть, так сразу же и сломался. Вначале, правда, колотило от нежелания помирать, словно тело, не веря рассудку, пыталось перетереть веревки. А потом впал в прострацию. Уже и никакого укола не надо было. Никакой анестезии – ни местной, ни общей. Режь его на куски, а он и ухом не поведет. Именно ухом, поскольку свободными были лишь уши и веки.

Сколько прошло времени? Был ли сейчас вечер или уже ночь? Или уже наступало утро? И что вылетало из разеваемого безгубого рта – слова или же пузырьки, как от рыбок в аквариуме? И был ли ещё жив Мышастый Слон или же он уже во все стороны врос корнями в дверном проеме и зазеленел своим щупленьким разумом? И для кого протяжно пела труба то ли на первом этаже, то ли на седьмом? И свивались ли умирающие звуки канатной бухтой или же закручивались воронкой в раковине для умывания лица, которое уже никогда не удастся умыть?

В дверь позвонили.

Мышастый Слон, вернувшись в посюсторнность, шевелением проявил свои контуры и пошел открывать.

«Вот и с носилками!» – воскликнул Безгубый. И радостно хлопнул в ладоши.

Алексейс животным стоном вернулся к реальности. И попытался съежиться до размеров таракана. Инстинкт самосохранения никуда не делся, просто он, чтобы «не сойти с ума», отлеживался в обмороке.

В дверь вошли двое с носилками. В зеленых хирургических халатах. В такого же цвета шапках до бровей. И в повязках до нижних ресниц, что было вполне естественно, поскольку в Москве свирепствовал грипп. Первый повыше, пошире в плечах. И удивительно пластичный для своей живодерской профессии. Второй, если судить по комплекции, – почти подросток. С выглядывающими из щели меж шапкой и повязкой карими подвижными, почти смешливыми глазами. В каких-то совершенно непомерных, в каких-то чудовищного размера ботинках.

Безгубый, увидев эти удивительные ботинки начал медленно раскрывать рот для крика изумления, для приказа Мышастому Слону. И даже успел открыть и выпустить изо рта маленькую струйку воздуха, пока ещё беззвучного.

Но Мышастый Слон уже лежал, уткнувшись лицом в палас, и из отверстия в его аккуратно выбритом затылке толчками выходила алая кровь, словно пуля привела в движение маленький насосик, работающий от миниатюрных батареек, а руки и ноги вздрагивали лошадиной шкурой, отгоняющей слепней.

Наконец-то включился и Безгубый. Из его рта пошел обильный бабий крик, а руки – ладони и предплечья – начали жалко загораживать голову. Что было неумно, потому что страшный Стрелкин ботинок обрушился на его яйца. Отчего регистр переключился с бабьего крика на стылое волчье подвывание. Удар в солнечное сплетение вырубил и этот звук.

– Смотри, Стрелка, – сказал Танцор, стягивая с лица повязку, – я же тебе говорил, что голова зеркальная. Видишь, как сверкает во все стороны? Это оно и есть, искомое. И этот ничтожный упырь гонял нас с тобой по световодам и коаксикалам, словно бильярдные шарики!

И Танцор, прицелившись, вогнал пулю в центр лба Безгубого, который в порыве предсмертного отчаяния пытался загородиться судорожно схваченной со стола электронной схемой мэйнфрейма. Пуля вошла в изображение центрального процессора и вышла из затылка.

– Вот тебе, блин, и совмещение образов по полной программе! – воскликнул Танцор и предельно грязно выругался.

По комнате разлилось серное зловоние.

Стрелка подошла к Осипову. Расклеила ему рот и поцеловала. Не то чтобы как-то особо нежно, а скорее с благодарностью. И действительно, шепнула на ухо ласково: «Спасибо, милый, без тебя у нас ничего бы не получилось». А потом разрезала скальпелем веревки.

Танцор же вытащил из-за поясного ремня нож устрашающих размеров, склонился над бездыханным Безгубым и ловко вспорол живот – от паха до нижних ребер.

И оттуда вышли живые и невредимые: Оранжевая Пурга, Длинный Бакс, Манка, Граф, Пьеро и Рома Родионов. Пьеро, как самого богатого, тут же послали за пивом и лангустами.

Затем из распоротого чрева раздались какие-то странные механические звуки, и появился отец кибернетики Норберт Винер. Но не канонический старец, способный внушать окружающим лишь стерильное почтение, а молодой, изрядно пьяный и чрезвычайно довольный собой молодой человек, почти студент. На груди у Винера на кожаном ремне висела обшарпанная шарманка, он весело крутил ручку и на мотив «Амурских волн» орал на чистейшем русском языке всего лишь два слова. И эти слова были: «ПОЛНЫЙ АБЗАЦ!»