Вся жизнь перед глазами - Лора Касишке Страница 49

— Ладно, пошли. Если собираешься закатить истерику из-за того, что меня выбрали королевой, лучше спрятаться в туалете.

Диана осмотрела волчий загон, но тот был пуст. Внутри ограды, скользя между скалами, двигалась только неясная тень.

Дышалось с трудом: она слишком долго бежала.

Добравшись до Эммы, она рухнула на колени, притянула дочь к себе и, глубоко дыша, зарылась в золотые волосы, словно хотела навсегда запомнить все это: запах детского тела и палой листвы, мелодию из бакалейной лавки и все ароматы физического, материального мира, запомнить то, что стояло за ними, — производную детства, милосердия и любви. Она ощущала и вбирала в себя все непостижимое разнообразие жизни, пока не подняла глаза на тень, за которой следили широко распахнутые синие глаза ее дочери.

Тень двигалась внутри клетки, но волк был на свободе.

Они стояли в девчачьем туалете, когда раздались первые звуки выстрелов из автоматического пистолета: тра-та-та. Звуки доносились откуда-то издалека, словно звучали не наяву, и девочки продолжали причесываться и прихорашиваться перед зеркалом…

Тра-та-та…

Тра. Та. Та.

— Хочешь конфетку? — спросила одна другую и протянула пакетик со сладостями.

Та выбрала мятную и положила в рот. От резкого вкуса перехватило дыхание.

Тра. Та. Та.

— Что это? — Она затолкнула щетку для волос в рюкзак, рядом с хрестоматией английской литературы. Вообще-то к сегодняшнему уроку надо было прочитать первую главу «Дейзи Миллер» [4], но она ее даже не открывала.

Так-так-так-так-так.

Снова этот звук, и сразу после — мягкий, булькающий всхлип.

— Что за черт? — проговорила одна из девушек.

— Что это было?..

Вторая направилась к двери, но подружка схватила ее за локоть:

— Стой, не ходи. А вдруг там?..

— Что?

— Не знаю. — Она выпустила ее локоть.

— Кто-то дурачится. Наверное, Райан Балбес…

Тра-та-та…

Волк вышел в открытую дверцу. Он выглядел растерянным, смущенным, словно впервые оказался по другую сторону загородки.

Диана закричала. Волк услышал ее крик, поднял голову, принюхался, потом обернулся назад, будто на собственную тень, которая его, похоже, напугала, и завыл.

Этот вой, вначале тихий, как только что включенная магнитофонная запись, постепенно набирал силу и креп. Невозможно было определить, откуда исходит звук — может быть, от тени? Диана не удивилась бы, если бы оказалось, что его издает она сама…

Эмма не двигалась.

Она даже дышать перестала, хотя ее ноздри подрагивали, а в глазах стояли слезы.

Они не услышали, как открылась дверь в комнату.

И не услышали звука его шагов.

Одна девочка, зажмурившись, шептала молитву: «Прости нам долги наши, как мы прощаем должникам нашим…»

Первая кивнула и открыла глаза. Медленно подняла их вверх, потом опустила вниз, на линолеум, потом перевела взгляд на дверь перед собой и закричала.

В этом крике было столько отчаяния, что ее подружка уставилась на свои ладони и отчетливо увидела, как ее жизнь скатывается с них мраморным шариком и катится прямо под ноги Майклу Патрику, к его белым кроссовкам «Найк» с голубыми молниями по бокам и болтающимися шнурками. Она ускользает слишком быстро и уже откатилась слишком далеко, чтобы можно было вернуть ее назад.

Волк оскалил зубы.

Он стоял футах в двенадцати от нее, но Диана ясно видела его и чувствовала его звериный запах. Дикий зверь. Никем не прирученный. Такой же когда-то жил у ее дружка — она помнила синие глаза и вой, доносившийся из соседней комнаты. Но тогда это было совсем другое. Это не было ее жизнью.

Его зубы под розовыми деснами сияли белизной, хотя он никогда не умывался, — разве что под дождем. От волка пахло солью и жарким дыханием. Шерсть у него свалялась, особенно на спине, а вокруг пасти запеклась кровь. Он поднял морду и жадно понюхал воздух, потом сделал к ним с дочкой неторопливый прыжок и припал к земле.

— Ну? — Его голос разорвал тишину.

Девушки вздрогнули.

— Ну, — повторил он чуть мягче, словно извиняясь за то, что их напугал. — Которую из вас пристрелить?

— Мама, — повторила Эмма еще раз и тихонько заплакала.

От звука дочкиного голоса Диана очнулась.

— Мама…

На какую-то секунду она увидела, как солнечный свет разливается в воздухе, плывет тягучими волнами, невесомый, как и сам воздух.

Наступил миг, ради которого она родилась. Только ради него ей было позволено стать матерью и дожить до мук среднего возраста. Настал момент истины, и она отказалась от себя: от колокольчиков и браслетов, пирамид и планет — всех тех вещей, которых не видела никогда в жизни и никогда уже не увидит…

Одна из них наконец сглотнула, перевела дыхание и прошептала:

— Пожалуйста, не убивай никого из нас.

Она широко распахнутыми глазами умоляюще смотрела на убийцу. Ей вдруг почудилось, что запахло Глупышом — ее собакой. Пес пришел с дождя и дрожит, прижавшись к ней теплым комком любви и преданности.

Майкл ухмыльнулся:

— Я убью только одну. Но вот кого?

Вторая заплакала. Из глаз хлынули теплые слезы. Мистер Макклеод рассказывал на уроке, что сердце на девяносто пять процентов состоит из воды, а мозг…

Про мозг она не помнила, знала только, что в нем тоже есть вода. Теплая соленая вода. Сознание, душа, память… Все это плавает в воде. Время, любовь и ужас плавают в теле, состоящем главным образом из слез.

Она проглотила соленую влагу, зажмурилась и в дверном проеме увидела свою мать. Та стояла в ночной рубашке, с помятым со сна лицом и таращилась широко открытыми глазами, готовая бежать будить дочь. Потом перед ней всплыла картина: отец продает какому-то студенту стереосистему (почему он именно в этот миг вдруг вспомнил о дочке?).

Позади Майкла Патрика висело зеркало, в котором секунду назад отражались две девочки. Теперь оно сияло пустотой, — если не считать его спины.

Обеих одновременно поразила одна и та же мысль. Как же вышло, что все эти годы они его не замечали — урода, живущего среди нормальных людей? Не понимали, что это не человек, а сгусток тьмы, который открывает перед собой двери, пристегивает к стойке велосипед, поднимает свой рюкзак, набитый угрюмым невежеством, и захлопывает блокнот на пружинках, пряча в нем свои дикие фантазии.