Конец света - Андрей Лебедев Страница 5

Саша даже в колодец для верности заглянул, но там, кроме старого, сорванного с ворота ведра, ничего больше не было…

Саша был почти в отчаянии. Сердце его разрывалось.

Как?

Катюшка же беременна!

Как мог он ее оставить?

Как мог?

Он еще раз обшарил разгромленный дачный поселок, но никого, кроме злых и трусливых голодных собак, на всей территории бывшего их садоводства не обнаружил.

И спросить-то было некого.

Только воронье кружило над разграбленными и пожженными дачами.

Теперь оставалось одно — двигать в Клин, на рынок рабов.

Одна надежда на этот рынок теперь и оставалась.

* * *

В самой большой цене на рынке были красивые высокие женщины из хороших домов… Особым спросом у богатых покупателей пользовались блондинки из Барвихи и Жуковки. Дочки министров и молодые жены президентов нефтяных компаний.

В толпе базарных обывателей Саша слыхал, что вчера или позавчера одна грудастенькая певичка из популярного женского ансамбля, та, что потом снималась в модном кинобоевике, ушла с молотка аж чуть ли не за три миллиарда афгани. И что из-за нее едва не передрались и не перестрелялись два известных полевых командира — в чей гарем должна была пойти русская красавица. Это теперь было вопросом престижа. Если ты силен и крут, то ты покупаешь пусть не самых красивых, но самых знаменитых.

Саша тут же вспомнил старые времена Октябрьской революции, воспетые в киноклассике его детства, — там тоже юные командиры Красной Армии из рабочих и крестьян женились, брали за себя говоривших по-французски барышень-гимназисток.

И осуществляли тем самым закономерное слияние силы и породистой красоты. Так ведь было в знаменитом фильме «Офицеры», который всякий раз показывали на двадцать третье февраля… Вот и теперь — эти новые варвары, что порушили Третий Рим, они тоже простирают ручонки к породистой красоте, ножками сучат, глазами вращают, языками сладострастно цокают…

Но надо было искать Катюшу…

Найти ее, покуда — кто его знает — угонят того и гляди с очередным этапом рабынь на Баку или Ленкорань.

* * *

Саша теперь вырядился по моде: в натуральный мужской клетчатый хиджаб. Нацепил для маскировки черные очки и лицо вымазал кремом для загара.

Теперь никто к нему не цеплялся — откуда он, чьих будет и куда направляется.

Теперь Саша сам по наглянке приставал с расспросами к торговцам живым товаром, не видали ли среди невольниц красивых беременных бабенок? Его господин, очень богатый человек, желал бы прикупить парочку…

Слоняясь по базару, Саша выяснил много занятных обстоятельств.

Так, хуже всего шли на рынке невольники — специалисты так называемого умственного труда: программисты, дизайнеры, менеджеры по рекламе.

Зато очень хорошо расходились рабочие — водители, электрики, строители… И особенно ценились раритетные агрикультурные специалисты — трактористы, комбайнеры, полеводы и скотники. За этих купцы с жаркого юга готовы были платить большие деньги. Один крепкий тверской крестьянин стоил троих молдавских строителей… А один молдавский строитель стоил пятерых программистов или шестерых дизайнеров.

Проболтавшись целый день на рынке, Катюшу Саша так и не нашел.

Но один торговец сказал ему, что в последнем этапе на Назрань было несколько беременных русских бабенок…

* * *

В своем докладе генералу Старцеву, подводя итоги первых пяти дней катаклизма, старший офицер аналитического отдела резервной ставки полковник Цугаринов отметил, что адекватная по достоверности информация о событиях дня «Д» и часа «Ч» прозвучала по телевидению еще за неделю до событий.

— Воистину, вначале было слово, — сказал Старцев, пожевав в задумчивости седой ус.

Резервная ставка командования находилась глубоко в толще гранита — в шахте, пробитой в скале еще пятьдесят лет назад, и ни на одной карте мира, ни на американской, ни на китайской, ни тем более на арабской нельзя было найти координат и отметок устья этой шахты, где теперь находилась надежда нации на спасение — ее резервный штаб, устроенный на случай ядерной войны или иных катаклизмов, если Москва и Питер будут разбомблены атомным боеприпасом или отравлены в результате применения химического или биологического оружия.

— Хорошо бы поглядеть эту программу, полковник, — сказал генерал, дожевав свой десантнический дембельский ус, который впервые пророс на лице товарища Старцева еще в восемьдесят пятом, когда младшим сержантом он получил свой первый орден Красной Звезды за выход в горы под Кандагаром. Теперь вот и ус поседел. Да и погоны сменились с сержантских на генеральские. Но и война изменилась… И война…

* * *

С большого плазменного экрана на генерала глядел моложавый мужчина в кожаном пиджаке и сером свитерочке-бадлончике.

— Это Баринов? — спросил Старцев.

— Это Булыгин-Мостовой, — ответил Цугаринов и нажал кнопку «пауза» на пультике дистанционного управления.

Много, очень много интересного говорил с экрана этот Булыгин-Мостовой. То, что он говорил, только подтверждало догадки самого Старцева, подтверждало то, о чем он думал, но рассказать никому не решился бы — не поверят.

Цугаринов нажал на «стоп» и вопросительно уставился на командующего.

— Да, посылайте-ка за ними Сашу Мельникова, — подытожил Старцев. — Самая пора спасать цивилизацию. Первый Рим от варваров не спасли, не уберегли и второй, так, если Москву не спасем, тогда грош нам всем цена.

* * *

Но пока Саша Мельников был занят поисками своей Катюши…

Он ехал на юг, догоняя колонны русских рабынь, ехал и вспоминал, как он попал в десант. Как познакомился с Цугариновым и Старцевым.

Жили-были трое русских ученых.

Страна дала им бесплатное образование, выучила их… Выучила, доверила им ценные, иным не ведомые секретные знания о природе вещей, которые позволяли стране быть сильной и неподвластной ее ревнивым соседям.

Но ученые были неблагодарными детьми своей матери.

Один продал свое знание из бедности.

Другой продал из желания нагадить и отомстить своему бывшему начальнику.

А третий продал знания из любопытства, чтобы поглядеть: а что из этого будет?

Трое продали Христа по разным причинам.

Но всех их объединяло одно — глупость и безответственность.

Сидельников был беден.

Он всегда был беден и к бедности своей привык.

Он привык поджимать хвост собственных амбиций, утешая себя тем, что сублимирует либидо в мозговую деятельность.