Сестра! Сестра? - Сью Фортин Страница 5

– Да, Нина. Да, она здесь. – Том смотрит на меня, слушает. Его лицо становится серьезным. – Хорошо, спасибо… Привет, Люк, это Том. Передаю трубку.

Люк никогда не звонит мне на работу. По правилам – только в экстренных случаях.

Я хватаю телефон:

– Люк, что случилось? Девочки?

– С девочками все хорошо.

В его голосе я улавливаю тревогу и напрягаюсь.

– С мамой тоже, – отвечает Люк, опережая мой вопрос. – Ничего плохого не произошло…

– А что тогда?

– У нее небольшой шок. Приезжай домой.

– Шок? В смысле?

Я смотрю на Тома, будто он может чем-то помочь. Том кивает на телефон:

– Хочешь, я с ним поговорю?

Я мотаю головой.

– Тут такое дело, малыш, – слышу я в трубке. – Мама получила письмо. – Люк умолкает, я мысленно вижу, как он переминается с ноги на ногу. Напряжение ощутимо даже на расстоянии. – Письмо… от Элис.

– Элис? – задыхаюсь я.

– Ага, Элис.

– Элис – то есть от моей сестры Элис?

– Похоже на то.

– Черт! – Вскакиваю, ноги ватные, и я вынуждена опереться о спинку стула. – Сейчас приеду.

Дорогая Марион!

Мое послание наверняка очень тебя удивило и даже потрясло. Написать я решилась не сразу. Я начинала письмо сотню раз, потом все черкала и начинала снова. Ну правда – что сказать маме, которую ты не видела двадцать лет? Не уверена, правильно ли я сделала, но не написать мне показалось неправильным.

Ты спросишь, почему я столько лет молчала. Дело в том, что у меня не было твоего адреса, а узнать его у отца я не смела. Я почему-то с раннего детства поняла, что об этом спрашивать нельзя. Я приехала в Америку совсем малышкой, и об Англии у меня сохранились лишь обрывочные воспоминания. Но те, что сохранились, я берегу, как сокровище.

Помню, как мы с тобой пекли пирожные с масляным кремом и разноцветной посыпкой; как я потом вылизывала миску после крема. Как мне читали сказки на ночь; я обожала историю про кота, который не любил рыбу. Ясно помню, как меня катали на качелях, а я визжала от радости и просила – выше, выше. Я хотела достать ногами до облаков, представляла их мягкими и воздушными, как зефир.

Помню твою улыбку, чудесную улыбку. В моих воспоминаниях ты много смеешься и всегда носишь розовую помаду. Не яркую и сочную, а бледно-розовую; она блестела, когда ты разговаривала. Если мы с Клэр устраивали игру в переодевания, ты разрешала нам накраситься своей помадой. Я складывала губы буквой «о» – копировала тебя.

Я старательно цеплялась за эти воспоминания, они так много для меня значили. Отец не любил разговоров о прошлом; время шло, оно все сильнее отдаляло меня от Англии и делало то же самое с моей памятью. Не знаю, когда именно мысли об Англии перестали посещать меня каждую ночь, когда дни между этими мыслями растянулись до недель, а затем и до месяцев – но воспоминания никуда не пропали, я просто перестала их навещать.

Я не забыла ни тебя, ни Клэр; ты ведь понимаешь? Я просто была еще маленькой, и жизнь моя шла своей дорогой. Втайне я мечтала: однажды я найду вас, или вы найдете меня. Мечта сбылась, и я очень надеюсь на дальнейшее общение.

Не знаю, в курсе ли ты, но отец, Патрик, в прошлом году умер. Твой адрес мне дала мачеха, Рома, и сказала: я всегда хотела, чтобы ты поддерживала связь с матерью, да только отец не разрешал. Понятия не имею, что между вами произошло, эта тема была у нас под запретом. Но то было между вами, у меня же осталось уверенное ощущение – ты меня очень любила. Именно оно в конце концов подвигло меня написать тебе.

Надеюсь, мое письмо не причинило тебе боли – прости, если оно разбередило старые раны.

Я очень-очень жду ответа от вас с Клэр, даже если он поставит точку в наших отношениях. Хотя в душе я надеюсь на хорошее.

Целую.

P. S. Лишь после смерти отца я нашла свое свидетельство о рождении и обнаружила, что моя фамилия не Кендрик, как я думала, а Кеннеди. Видимо, в Америке папа сменил нам фамилию, а я и не подозревала, потому что до сих пор мне не нужен был загранпаспорт. Возможно, поэтому вы меня и не находили – если искали.

Я разглаживаю бумагу, которой касалась моя любимая младшая сестренка. Смена фамилии объясняет все. Неудивительно, что нам никак не удавалось найти Элис, ведь мы искали другого человека. Всем частным детективам мы давали имя Патрика Кеннеди. Помню, один сыщик был совершенно уверен в успехе. Хоть Патрик Кеннеди и гражданин США, его легко выследить, уверял детектив. Свою неудачу он потом объяснил так: в Америке много ирландцев по имени Патрик Кеннеди, и определить нужного невозможно. Господи, если б мы только знали о смене фамилии!

Что ж, умный ход. Отец не хотел, чтобы его нашли. Он наверняка спланировал все еще до отъезда. Я не в состоянии оплакивать смерть этого человека. Как можно о нем горевать, если он причинил нам столько боли – в первую очередь маме? Его поступок непростителен.

Отец одурачил всех. Такой уж он был: подлый, злой и черствый. Но что толку теперь терзаться? Нам пришло письмо от Элис, и это – чудо из чудес! Неважно, что сделал отец в прошлом; важно лишь наше будущее.

Я смотрю на маму. Глаза ее блестят от слез. Ком у меня в горле разрастается еще больше, я в два шага пересекаю комнату и падаю на колени перед мамой, обнимаю ее. Слезы бегут ручьем; двадцать лет нестерпимой муки выплескиваются из нас, точно цунами.

– Клэр, она вернулась, – рыдает мама мне в волосы. – Она будет с нами.

Не знаю, сколько мы вот так цепляемся друг за друга, но я наконец поднимаю голову. Улыбаюсь маме, она улыбается в ответ. Обнимает ладонями мое лицо, прижимает лоб ко лбу.

– Моя мечта сбылась…

– Да, мама, да, – шепчу я. – Элис нас нашла. Сколько лет поисков, сколько горя, а теперь она сама нас нашла.

Мама выпрямляет спину, я встаю с пола и усаживаюсь рядом на диван. Мама забирает у меня письмо, разглаживает – мы помяли его во время объятий.

– Кендрик. – Она грустно качает головой. – Если б мы только знали…

– Не надо сожалений, мама. Прошлого не изменить. Настоящее важнее.

– Да-да, ты права. Мне просто нужно время, чтобы переварить новости. Ты ведь прочла об отце?

– Прочла. Он умер.

Я пожимаю плечами. Я не ощущаю привязанности к человеку, о котором пишет Элис. Помню лишь свой страх перед ним, помню жуткий раскатистый голос, но самого Патрика Кеннеди я не знаю. Не умею горевать о чужих людях. Я не страдала из-за его ухода, страдала лишь из-за Элис. Мой так называемый отец никогда не был для меня живым. Может, потому-то я с такой готовностью привязалась к Леонарду, он как раз отвечал моим представлениям о настоящем отце.