Киллер с пропеллером на мотороллере - Алексей Тарновицкий Страница 50

Она говорила и говорила, а я не понимала ни слова, ну то есть вообще ничего.

— Юта, где Сатек?

На другом конце провода наступило озадаченное молчание, немедленно перешедшее затем в слитный поток незнакомых слов.

— Я не понимаю, Юта, — в отчаянии проговорила я. — Не понимаю. Я не понимаю, что происходит. До свидания, Юта.

Мать Сатека продолжала говорить, и я просто нажала на рычаг в самом разгаре ее тирады. Телефон зазвонил немедленно после того, как я положила трубку.

— Можно попросить товарища Крауса?

— Кто его спрашивает?

— Из Института культуры. Товарищ Краус дал нам этот номер для связи.

— Он должен был приехать сюда вчера вечером… — Я подавила вздох. — Но не приехал. Вы звоните по поводу встречи с профессором Михеевой?

— Да, это секретарша с кафедры. Товарищу Краусу было назначено сегодня на…

—…на десять, — продолжила за нее я. — Да, мне это известно. Но он не прилетел. Как видно, проблемы с рейсом. Придется перенести встречу. Пожалуйста, извинитесь от его имени перед профессором Михеевой.

Секретарша помолчала.

— А вы, простите, кто ему будете?

— Буду женой, — ответила я. — А пока что невеста. Я свяжусь с вами немедленно, как только… как только смогу.

Я положила трубку. Подошла Бимуля, сочувственно взмахнула хвостом, ткнулась носом в колени — ничего, мол, все образуется.

— Откуда тебе знать, собака? — Я потрепала ее по мягким ушам. — Ты и самолета-то ни разу не видала. Ну где он может быть, этот Сатек? Почему не прилетел? Передумал брать меня замуж? Но тогда к чему были все эти бесконечные выяснения, что покупать и везти ли фен, телевизор и пианино? Зачем, Бимуля? Ты можешь объяснить?

Но Бима в ответ лишь повела бровями — мол, поди пойми этих кобелей… И в самом деле — права собаченция. Самолета она, может, и не видала, зато уж кобелей — будьте-нате…

Вечером вернулась с работы мама, обняла меня, повздыхала: «Что ж ты ничего не поела, столько всего наготовлено», разогрела обед, и мы молча просидели на кухне до десяти. Никто не звонил — ни в дверь, ни по телефону. Телефон проснулся лишь на следующий день, зато сразу международным звонком — Чехословакия на проводе! Едва заслышав невнятный мужской голос, я закричала в трубку:

— Сатек! Сатек! Где ты?!

— Это не Сатек… — ответили мне. — Это Ян…

— Какой Ян? Где Сатек?

Мужчина на другом конце провода с грехом пополам объяснил, что звонит по просьбе своей соседки Юты Краусовой, матери Сатурнина. Юта позвала его, потому что сама не говорит по-русски, а он, Ян, говорит. Юта очень беспокоится и желает знать, хорошо ли долетел ее сын и как устроился в Ленинграде. Он обещал позвонить ей вчера, но так и не сделал этого. И вообще, было бы хорошо, если бы я позвала Сатека к телефону, чтобы он мог сам поговорить с мамой. Потому что…

— Подождите, — перебила я. — Вы хотите сказать, что Сатек вылетел из Праги в Ленинград?

— Конечно, вылетел.

— Когда?

— Как это когда? — удивился сосед. — В этот… в понедельник В понедельник днем. Он звонил домой из Рузине.

— Откуда?

— Из Рузине, из аэропорта. Можно позвать его к трубке?

Я глубоко вздохнула:

— Нет, нельзя. Он не приехал сюда. Он также не пришел на встречу с профессором Михеевой. Я не знаю, прилетел ли он в Ленинград. Извините за дурные новости…

Трудно описать, в каком состоянии я положила трубку после этого разговора. Если Сатек вылетел-таки из Праги, то он, видимо, не собирался меня бросать! В самом этом факте заключалось немалое облегчение — иначе мне пришлось бы смириться с репутацией невесты, от которой дважды сбежали на самом пороге ЗАГСа. Но, с другой стороны, вылетев из Праги, он несомненно оказался в Пулково — ведь самолет прибыл туда по расписанию. Значит, что-то случилось по дороге из аэропорта на Крюков канал!

Воображение рисовало мне картины одна другой страшнее. Сатек берет такси и попадает в автокатастрофу. Сатека похищают грабители, прельстившиеся его багажом. Сатека избивают возле моего дома хулиганы… Сатек на больничной койке… в милицейском участке… в морге…

Я снова схватилась за телефон — обзванивать милицейских дежурных, приемные покои больниц и — боже милостивый! — морги. Нигде ничего. Ни первые, ни вторые, ни третьи слыхом не слыхивали о молодом светловолосом мужчине, подходящем под описание Сатека, который поступил бы к ним живым или мертвым в течение последних двух суток. К несчастью, из этого нельзя было сделать никаких окончательных выводов: как выразился один из дежурных ментов, «бывает, что труп находят только весной…»

Уже поздней ночью я положила трубку и поползла спать. Ощущение было такое, будто по мне долго ездил бульдозер. Телефонная прогулка по моргам и больницам — не лучшее времяпрепровождение. Те несколько минут, когда дежурный шелестит страницами, чтобы дать тебе ТОТ или иной ответ, отнимают от твоей жизни как минимум несколько месяцев, если не лет. А если еще умножить этот кошмар на общее количество звонков…

Мне кое-как удалось заснуть, но звонки продолжались и во сне, вернее, в кошмарах. Я так и видела его тело, присыпанное снегом, в кювете Московского шоссе или в лесной канаве недалеко от дороги — мертвые открытые глаза, спутанные волосы, смерзшиеся на ране, искаженное предсмертной мукой лицо… Такие находки обычно происходят по весне, когда начинает подтаивать, — менты-шутники называют их «подснежниками».

Проснулась я поздно, в одиннадцатом часу и долго лежала с открытыми глазами. Завтра десятое февраля — день нашей свадьбы. Завтра должно состояться торжественное бракосочетание Александры Романовой и Сатурнина Крауса во Дворце на набережной Красного Флота. Вернее, не «должно», а «должно было». Потому что ничего уже не состоится. Я снова не вышла замуж. Сердобольная тетенька в шиньоне наверняка покачает своей сложносочиненной прической и скажет что-нибудь вроде: «Ну вот, я так и думала. Эти иностранцы только морочат головы нашим девчонкам. И если бы только головы. Небось, сидит сейчас эта дура с пятимесячным животом и льет горючие слезы. Хорошо хоть парень был чех, а не негритос какой из Африки — ребеночек будет похож на человека… А все равно жалко девочку».

Жалко?! А кому не жалко? Кому не жалко, ты, расфуфыренная толстая взяточница с накладными волосами? И то, что у меня нету пятимесячного живота, ничуть не облегчает дела… Мне действительно стало ужасно жалко себя. Плакать лежа удобней, чем в вертикальном положении: слезы не попадают в рот и не так течет из носа. Но это удобство окупается лишь в первые десять — пятнадцать минут, потому что потом подушка намокает и становится совсем неприятно. Тактичная собака Бима позволила мне выплакаться: не тыкала носом, призывая выйти на прогулку, не повизгивала и не топала по паркету нарочито тяжелыми шагами, а лишь деликатно вздыхала на коврике рядом с кроватью.