Глоток перед битвой - Деннис Лихэйн Страница 53

Она откинулась на стуле и повернулась ко мне. Красивое у нее было лицо, хотя и помятое. Она сказала:

— Мой револьвер всегда при мне, и никто не заставит меня отступить. Никто. — Вылитый Джеймс Коберн из «Великолепной семерки». Ее пухлые губы вдруг раздвинулись в широкой улыбке, и сердце у меня неожиданно застучало. В тот момент мне показалось, что я знаю, что такое любовь.

Мы посмотрели на Дэвина.

— Я тоже смотрел этот фильм, — вздохнул он. — Коберна в конце убивают.

— Можно переснять картину, — сказал я.

— Нет, эту нельзя.

Вернулся Оскар. Позванивая ключиками, болтавшимися на металлическом кольце, он сказал:

— Смотри-ка, что у меня есть.

— Где ты их нашел? — спросил Дэвин.

Оскар бросил их на стол:

— А там, где оставил. Ха! Бывает же такое!

Дэвин показал пальцем на нас:

— Они считают себя ковбоями.

Оскар выдвинул стул и тяжело рухнул на него:

— Ну что ж, похороним их в сапогах.

Домой нам было нельзя. Дэвин прав. Козырей на руках не оставалось, и в том, что я жив, Сосии не было никакого прока.

Мы просидели в кабинете Дэвина еще часа два. Все это время они с Оскаром оформляли какие-то документы. Окончив писанину, они вывели нас через боковой выход и подвезли до отеля «Ленокс» — до него было несколько кварталов.

Когда мы выходили из машины, Оскар посмотрел на Дэвина:

— Да пожалей ты их, скажи все как есть.

Мы застыли у поребрика в ожидании того, что нам скажут.

— У Роговски перебита ключица, он потерял много крови, но сейчас находится в удовлетворительном состоянии, — сообщил Дэвин.

Энджи чуть не упала, но я успел подхватить ее, крепко прижав к себе.

— Было чертовски приятно доставить вам радостную весть, — сказал на прощание Дэвин, и они уехали.

Наше появление в отеле «Ленокс» — в восемь утра, да к тому же без багажа — особых восторгов у администрации не вызвало. Одежда наша была изрядно помята, и могло сложиться впечатление, что ночь мы провели на скамейке в парке. К тому же мои волосы были густо усыпаны мраморной крошкой, выбитой бандитскими пулями из облицовки Южного вокзала. Я протянул им свою кредитную карточку «Виза Голд», чем только усилил подозрения. Потребовали предъявить документы с фотографией. Пока дежурный администратор переписывала в регистрационную книгу номер моих водительских прав, ее помощница куда-то звонила, выясняя, не фальшивая ли у меня «Виза» и не украл ли я ее. Есть люди, которым ничем не угодишь.

Убедившись, что я и в самом деле тот, за кого себя выдаю, а вынести из номера нам удастся разве что полотенце и пару простыней, администраторша с большой неохотой выдала мне ключ от номера. Я расписался в книге и посмотрел на нее:

— Телевизор в нашем номере привинчен к стене или его можно будет выкатить оттуда?

Она натянуто улыбнулась, но ответа я так и не дождался.

Номер оказался на девятом этаже, окнами на Бойлстон-стрит. Неплохой открывался вид. Прямо под нами ничего особенного не было: магазин «24 часа», пышечная «Данкин Донатс», но дальше тянулись кварталы домов, сложенных из коричневого кирпича, причем на крышах некоторых из них зеленели маленькие садики, а за ними был виден неспокойный Чарльз, отражающий бледно-серое небо.

На горизонте медленно поднималось солнце. Я смертельно устал, но, перед тем как завалиться спать, мне просто необходимо было принять душ. Жаль, что Энджи оказалась расторопнее. Я уселся в кресло перед телевизором и стал щелкать пультом, переходя с канала на канал. В утренних новостях комментировали вчерашние кровавые события на Южном вокзале. Широкоплечий ведущий с выстриженной по-модному сосульчатой челкой, пылал праведным гневом, прямо-таки трясся от негодования. Насилие захлестнуло город, бандиты сводят счеты друг с другом прямо у наших дверей, и нам надо что-то делать, не важно, что и как.

Так всегда и бывает. Когда бандиты сводят счеты друг с другом прямо у наших дверей, то насилие становится проблемой. Когда же десятилетиями стреляют у нас на заднем дворе, выстрелов никто не слышит.

Я выключил телевизор. Тут появилась Энджи, и я пошел в ванную.

Когда я кончил мыться, она уже спала. Энджи лежала на животе, положив одну руку на трубку телефона, а другой сжимая край полотенца, прикрывавшего лишь часть ее тела. На обнаженной спине блестели капельки воды, худенькие лопатки подымались и опускались в такт ровному дыханию. Я вытерся и подошел к кровати. Я выдернул из-под Энджи покрывало и достал простыню. Она не проснулась, лишь что-то проворчала сквозь сон и поджала левую ногу. Я накинул на нее простыню и выключил свет.

Я лежал поверх простыни в нескольких футах от нее и молился об одном: чтобы она не перевернулась во сне. Если это случится и ее тело коснется моего, то, боюсь, тела наши сольются. И я, скорее всего, не стану этому противиться.

Поскольку на данный момент это была главная проблема, я переместился на самый край кровати, отвернулся к стене и стал ждать, когда меня сморит сон.

* * *

Незадолго до пробуждения мне привиделся мальчик с фотографии. Герой нес его по какому-то сырому коридору, и от обоих шел пар, как будто они только что вышли из душа. С потолка монотонно капала вода. Я узнал мальчика и окликнул его. Я узнал его в этом сыром коридоре, хотя видел только ноги: отец нес его под мышкой, а он отбрыкивался. В руках отца мальчик выглядел совсем маленьким, а оттого, что он был совершенно голым, казался еще меньше. Я беспрестанно звал его, и в конце концов отец обернулся; из-под пожарной каски на меня смотрел Стерлинг Малкерн. Голосом Дэвина он сказал: «Если ты унаследовал хотя бы половину его мужества, то сумеешь отбиться…» Мальчик тоже обернулся, выглянув из-за локтя моего отца. На лице его было выражение скуки и полного отсутствия интереса к происходящему, хотя он и продолжал молотить по воздуху ногами. Глаза его были пустые, как у куклы и я, поняв, что уже ничто не сможет потрясти или напугать его, упал.

Меня разбудила Энджи. Она стояла рядом со мной на коленях и обнимала за плечи.

— Все нормально, все нормально, — ласково шептала она.

Я слегка ошалел от вида ее голых ног. Придя в себя, я спросил:

— Что «нормально»?

— Все нормально, это был только сон, — ответила она.

В номере было темно, но сквозь тяжелые шторы пробивался свет.

— Который час? — спросил я.

Она встала и, неодетая, прикрываясь лишь полотенцем, подошла к окну.

— Восемь, — ответила она, раздвигая шторы. — Вечера. А на дворе Четвертое июля.

На темном полотне неба пылали яркие цвета. Белые, красные, синие, а кое-где даже оранжевые и желтые. Грянул гром, стены нашего номера затряслись, а в небе взорвалась звезда, рассыпавшаяся голубыми и белыми огнями. Сквозь это буйство красок промчался красный метеор и, взорвавшись, разбросал вокруг себя маленькие звездочки, окропив кровавыми капельками голубое и белое. Огненное неистовство достигло апогея, затем разноцветные звезды разом взорвались и, догорая, посыпались на землю, шипя, как угольки затухающего костра. Энджи распахнула окно, и сводный городской оркестр грянул Пятую симфонию Бетховена — где он играл, было не видно, но гремел он так, что казалось, будто на каждом доме установлен громкоговоритель.