Обвинение в убийстве - Грегг Гервиц Страница 54

– Что ты здесь делаешь? – спросил Тим.

– Держу руку на пульсе. Люблю быть в курсе событий.

В гараже вспыхнул тусклый фонарик, и тишину нарушил яростный стук.

– Что, черт возьми, там происходит?

– Я переадресовала его почту на несуществующий почтовый адрес. Узнала номера его кредитной карточки, счетов за телефон, газ и свет и отменила все платежи. Это несерьезно и мелко, но мне от этого легче.

Тим протянул кулак, и они ударили друг друга по костяшкам. Так они делали только вне дома, в основном после удачно проведенных операций или игры в софтболл. Дрей легонько прижалась к нему, касаясь его бедра и локтя. Он коснулся губами ее макушки, вдохнул аромат волос. Они немного посидели молча.

– У тебя есть что-нибудь новое по делу? – спросил Тим.

Она покачала головой.

– Я в последнее время особо не копала. Ты добрался до папки с делом?

– Нет, это будет, к сожалению, еще не скоро.

– То есть нам придется ждать. – Ее лицо сморщилось. – Это убивает меня. Ожидание. Рыть носом землю, чтобы узнать что-то еще более ужасное или, может, вообще ничего не узнать.

Несколько секунд они смотрели на гараж. Тим закусил губу.

– Я слышал, Мак ошивается у нас дома.

Она отодвинулась.

– Дом был пуст и полон призраков.

– Ты пытаешься сделать мне больно, Дрей?

– А что, получается?

– Да. Ты не ответила на мой вопрос.

– Веришь ты или нет, но все, что со мной происходит, не имеет к тебе никакого отношения. Мак спит на диване, потому что сейчас я боюсь темноты, как маленькая девочка. Я знаю, что выгляжу жалко, но тебя нет рядом.

– Мака к тебе тянет, Дрей. Всегда тянуло.

– А меня к Маку не тянет. Он просто друг. Не больше. – Она взяла Тима за руку. Ее левая рука была все так же засунута в карман.

Внезапный ужас сжал ему внутренности:

– Вынь руку из кармана, Дрей.

Она нехотя вынула руку. На пальце не было обручального кольца. Глубоко в груди Тима вспыхнула боль и со скоростью шаровой молнии начала распространяться по телу. Он отвернулся.

Губы Дрей еле заметно подрагивали – признак нарастающего гнева, горя и ненависти к себе самой: тройной коктейль, к которому Тим в последнее время привык. Ее лицо, мрачное и жалкое, было совсем не похоже на то, какое он знал.

– Мне кажется, Тимоти, что я тебе больше не нужна.

– Это не правда. – Он заговорил громче.

– Мне слишком тяжело его носить. Я смотрела на него каждое утро, когда просыпалась, и всегда чувствовала благодарность. – В темноте Дрей казалась маленькой и хрупкой. Она обвила руками колени; так же делала Джинни, когда смотрела телевизор. – А сейчас оно только напоминает мне о том, что тебя нет.

Он выдернул из земли сорняк и швырнул его в сторону.

– Я должен с этим разобраться. Добраться до этой папки. Я не могу этого делать, пока живу дома, у всех на виду. В этом случае я слишком сильно рискую. Ты слишком сильно рискуешь. Я должен защитить Джинни хотя бы после смерти, чтобы люди, которые это сделали… – он поднял руку, увидел, что она дрожит, и положил ее обратно на колено, изо всех сил сжав ладонь в кулак.

– Тимоти. – Ее голос был умоляющим. Она потянулась к нему, но отдернула руку.

– Прости, – сказал он. – Я давно не называл ее по имени.

– Знаешь, нет ничего страшного в том, чтобы плакать.

Тим несколько раз дернул головой, изображая кивки:

– Да.

Дрей встала и отряхнула руки:

– Я не хочу быть без тебя. Я не хочу, чтобы тебя не было в моей жизни. Но я понимаю, что ты должен это сделать. Для себя, для нас. Думаю, нам нужно просто ждать, держаться и надеяться, что то, что есть между нами, не исчезнет.

Он не мог отвести глаз от ее руки, от пальца, на котором не было кольца, и пропасть, образовавшаяся у него в душе, продолжала расти.

В траве застрекотали кузнечики.

Дрей повернулась и направилась к дороге.

На обратном пути Тим остановил машину. Он сидел, держа руки на руле, и думал о своей квартире, ее пустоте и аскетизме, понимая, как плохо он подготовлен к одиночеству после семи лет семейной жизни. Он вытащил из кармана адрес Аненберг и начал вглядываться в клочок.

Голос Аненберг вовсе не был сонным, хотя часы показывали четыре часа утра.

– Да?

– Это Тим. Тим Рэкли.

– Имя и фамилия. Как скромно. Я в 303-й.

Тяжелая стеклянная дверь издала громкий гудок, и Тим открыл ее. На третий этаж поднялся на лифте. Ковер в коридоре был чистым, но слегка потертым. Он легонько постучал в дверь, услышал мягкие шаги, звук двух открывающихся замков и снятой цепочки. Дверь распахнулась. На Аненберг была футболка до бедер. Одной рукой она держала за ошейник родезийского риджбека, в другой был маленький «Ругер», которым она почесывала ногу.

– Нужно смотреть в глазок. Даже если ты только что кому-то открыла парадную дверь.

– Я посмотрела.

Он знал, что она врет. Собака вышла вперед и ткнулась мокрым носом в ладонь Тиму.

– Вообще-то Бостон ненавидит людей.

– Бостон?

– Он мне достался от бывшего бойфренда, придурка из Гарварда.

Она повернулась и мимо крохотной кухоньки, маленького обеденного стола и дивана, стоящего перед телевизором, двинулась в огромную студию. Два комода отделяли место для сна – большую кровать, стоящую под единственным окном в комнате. Она щелкнула пальцами, Бостон протопал к круглой подстилке и лег. Пистолет она сунула в верхний ящик правого комода.

Между ними было несколько шагов и потертый коврик на полу. Они посмотрели друг на друга. Скрестив руки, она сняла футболку. Ее прекрасное стройное тело не нуждалось в тренажерах и аэробике. Небольшая упругая грудь вздымалась над плоским животом. В ее взгляде сквозила мудрая практичность. Это было похоже на какой-то печальный ритуал.

Взгляд Тима смущенно метнулся к единственной салфетке на обеденном столе. Он с поразительной ясностью осознал, что смерть и горе коснулись ее так же, как и их всех.

– Боюсь, ты неправильно меня поняла. Я не могу… – Его рука описала в воздухе что-то вроде дуги. – Я женат.

– Тогда почему ты здесь, Рэкли? – Она вытащила сигарету из пачки на ночном столике и зажгла ее.

– Хочу попросить об одолжении.

– Я предлагала тебе его, ты не заметил? – Она подмигнула, и он улыбнулся ей в ответ. Аненберг затушила только что зажженную сигарету о свечку на комоде, откинулась на кровать и укрылась одеялом, и в этом жесте не было ни смущения, ни неловкости.