Лучшее, что может случиться с круассаном - Пабло Туссет Страница 54

Дело в том, что довольно скоро подали розмариновый шербет (честно говоря, преотвратный), а сразу после – нечто вроде ростбифа, залитого соусом из папайи, в котором плавали пряди бледных макарон. Несомненно, маменька успела отведать такое несочетаемое сочетание на банкете у какого-нибудь испанского гранда и решила приобщить нас к своему открытию. К счастью, стоило немного соскрести ножом приторную патоку, и под ней обнаруживалось более или менее съедобное мясо. Так, постепенно, дело дошло и до десерта; я сидел не пикнув и боясь ненароком встретиться с кем-нибудь взглядом, между тем как все вокруг оживленно излагали свои жизненные устои. Все, за исключением тетушки Асунсьон, существа сдержанного и тактичного, и отца богемистой девицы, который тоже в промежутках между заглатываемыми кусками умел держать рот на замке.

Конечно, частью семейных сборищ, которой я боялся больше всего, были застольные разговоры после ужина. К моменту, когда подают кофе, моя Неподражаемая Семья успевает истощить культурные и общественные темы и начинает задавать мне вопросы личного характера, почти всегда связанные с моим социальным положением, профессиональными перспективами и жизненными ожиданиями на ближайшее и обозримое будущее. Было время, когда мне нравилось ошарашивать их, выдумывая разные занятия, недозволенные для молодого человека из крутой семьи, доставать удостоверение таксиста или предъявлять справку о том, что я работаю в бригаде монтажников, но на данный момент – и особенно учитывая обстоятельства, сложившиеся за последние дни, – меня даже не тянуло ошарашивать своих родственничков; в конце концов, бедняжки совершили один-единственный грех – они были консерваторами (или, точнее выражаясь, правыми), а этот изъян легко простить, если человек успел познакомиться с левыми интеллигентами или экологами, общаться с которыми несравненно более трудно. Короче, я исхитрился придумать предлог и извиниться перед своими сотрапезниками, встав из-за стола сразу после сладкого. Папенька взглянул на меня крайне недружелюбно (для Почетного Магистра ужин заканчивается не прежде, чем он закурит свою сигару), но меня было уже не удержать. Если бы я спрятался там и выждал бы столько времени, сколько нужно человеку, чтобы не спеша погадить, у присутствующих появилось бы больше возможностей найти какую-нибудь тему, не связанную со мной, так что я прокрался закоулками до черной лестницы, ведущей на второй этаж, с намерением попасть в ванную моей старой спальни. Возможно, я и впрямь уселся бы гадить, а в мои планы не входило разводить вонь в главной уборной для благородных господ. Но стоило мне открыть дверь своей комнаты, как у меня возникло чувство, что я попал в машину времени.

Полагаю, что в какой-нибудь нормальной семье предпочли бы сэкономить пространство, приспособив комнатушку под гладильню, но в двухэтажной квартире на семьсот квадратных метров, с пятью гостиными, библиотекой, помещениями для прислуги, сауной и двумя расположенными друг над другом террасами, опоясывающими дом по периметру, не было необходимости переделывать комнаты покинувших семейное гнездо сыновей. Так что все здесь оставалось на своем месте: безумно дорогие игрушки богатого подростка, такие же, как пятнадцать лет назад, и огромный стеллаж, битком набитый книгами. Признаюсь, когда-то я читал. Я был тогда молодым, неопытным. Когда же я обнаружил обман, я решил было сжечь всю эту груду бумаги, но потом понял, что жечь книги – такое же излишество, как и читать их: лучше попросту не обращать на них внимания, как на тех крохотных клещей, которые живут на наших ресницах (так или иначе ничего хорошего из этого не вышло, потому что именно тогда мной овладела жажда путешествий, а вот это уже чистой воды надувательство). Но дело в том, что, как только мой взгляд упал на корешок первого тома «Истории наркотиков» Эскотадо, в мыслях у меня будто что-то высветилось. Я подошел к изголовью кровати и открыл ящик, куда в свое время Беба складывала мою подушку и пижаму. Просунув в него руку до самого конца, я пошарил в углу: есть. Коробочка из-под шоколада и ларчик из уже успевшего почернеть серебра. Открыв его, я обнаружил наполовину початую пачку курительной бумаги и довольно большой оковалок. У меня была при себе только пачка «Дукадос», но я забивал уже не первый косяк с черным табаком. Я размял оковалок в пальцах: площадь Вице-королевы, урожай восемьдесят третьего года. Он до сих пор пахнул, как и полагается. Сидя на диване, я свернул косяк побольше и вышел на террасу, чтобы запах не выдал меня.

Верхняя часть террасы скорее напоминает палубу корабля, с обшивкой из тикового дерева, гамаками типа «Отпуск на море» и четырьмя старыми тренажерами, которыми так увлекался мой Неподражаемый Брат. Я подошел к перилам с той стороны, откуда открывается вид на море и факультет фармакологии. Прошло пятнадцать лет с тех пор, как я в последний раз выкурил косяк в этой части света, облокотясь о перила, покрытые пятнами от потушенных сигарет, которые я оставлял специально, чтобы проверить, не шпионит ли за мной The First Пятнадцать лет, и от меня прежнего осталось только пристрастие к косякам и алкоголю (со шлюхами я познакомился немного позже). Пристрастие к косякам, алкоголю и отцу-миллионщику. Пятьдесят миллиардов. Пятьдесят. Ему принадлежала недвижимость, целые дома в Барселоне и Мадриде; несколько вилл на Коста-Брава, сдаваемые внаем квартиры в Кастельфидельс, в Салоу; ему принадлежали акции, боны, доля в различных делах, права совладельца промышленных предприятий; ему принадлежали произведения искусства, драгоценности, золото, ячейки в различных банках, где хранилось одному только папеньке известно что. И уж конечно, ему было несложно в один момент собрать пятьсот миллионов наличными. Что такое пятьсот миллионов по сравнению с Неподражаемым Сыном, Зодчим Храма и Магистром Финансовых Махинаций? Раньше мне это в голову не приходило. Похищение из-за выкупа… Но одновременно с чувством облегчения из-за того, что дело вдруг прояснилось, что-то во мне противилось такому простому решению. Полагаю, мне не хотелось отказываться от своего расследования, от загадки дома номер пятнадцать по улице Жауме Гильямет, от похождений лорда Генри в безумной цитадели, от утонченных шлюшек «Женни Г.» и любовных интрижек Lady First. Сам того не желая, я представлялся себе агентом 007, столкнувшимся с сектой философов-злодеев, и сюжет, который я себе навоображал, требовал от меня всей моей сообразительности, мобилизации всех моих сил, всей отваги. И вдруг Индиана Джонс попадал в положение, когда ему оставалось только ждать, пока папа заплатит выкуп и злодеи освободят заложника, немного встрепанного, но целого и невредимого. Я боролся с собственным упрямством, спрашивая себя, из какого темного уголка моего прошлого явилось на свет это глупое желание принести пользу, пустить пыль в глаза папеньке и моему Неподражаемому Братцу. Я приписывал его роковому влиянию декораций, на фоне которых развивалось действие: моей комнате, моим книгам, обугленным следам от стольких косяков на перилах террасы. Но, не дав мне закончить мысль, на газоне нижней, выдающейся вперед террасы показалась представительница богемы Кармела. Она подошла к перилам, облокотилась на них и немного отставила ногу назад, давая мышцам расслабиться, опираясь об пол только кончиками пальцев. Казалось, она настроена спокойно покурить в только что спустившихся сумерках, и я решил, что тут же спрячусь, как только она повернется ко мне; однако, не в силах вновь устоять перед этим телом, я сконцентрировался на ее крупе, чтобы во всех подробностях обрисовать его себе, едва мне представится возможность подрочить. Тут-то как раз в косяке и попался крупный оковалок, затяжка получилась слишком крепкой, и я закашлялся как сумасшедший: когда меня разбирает кашель, сразу дают о себе знать двадцать пять лет, проведенных исключительно за салонными видами спорта.