Алхимия единорога - Антонио Родригес Хименес Страница 55

— Со мной бы это не прошло.

Все дело в «эго», в нашем «я». Но все переменится, ведь когда владеешь всем, не владеешь ничем.

Да, все мы — эгоисты, стяжатели и завистники, пока защищаем то, чем владеем. Мы не желаем, чтобы нас лишили нашей собственности — материальной или духовной, и, когда она оказывается под угрозой, способны пойти даже на убийство, лишь бы не утратить того, что нам принадлежит. Но в тот миг, когда слово «мое» исчезнет из наших помыслов, все переменится.

* * *

Виолета поцеловала меня.

Мне уже не верилось, что она меня любит, но на такие пылкие и нежные объятия способна только верная возлюбленная. Выглядела она потрясающе. Глаза ее блестели так, что на мои навернулись слезы — это счастье мое переливалось через край. На губах Виолеты, в ее слюне было нечто, подействовавшее на меня наподобие эликсира. Внутри меня как будто что-то полыхнуло, во мне словно забил источник счастья, в жилах забурлила кровь.

Я не сводил взгляда с шеи Виолеты, ее талии, бюста, сексуально покачивавшихся бедер и все время то отступал подальше, то подходил, чтобы посмотреть на нее вблизи.

— Как мне нравится твоя неуверенность, твоя неровная походка! — сказала она.

Мне не терпелось проникнуть в тайны этой женщины, которую я любил и вожделел. Но меня приводила в замешательство мысль о возможности любить обеих сестер самой бескорыстной и естественной любовью, чтобы ни одна из моих подруг даже не подумала ревновать. Это было так непривычно, так незнакомо, так невероятно, что в этом ощущалось нечто странное. Мне следовало разобраться в причине чувств Виолеты и Джейн. Я строил догадки, вспоминал их собственные объяснения и вскользь брошенные фразы, но больше всего мне хотелось узнать правду во всей полноте, а не отрывочно, не по частям. Понять целое, чтобы задуматься о деталях, а не наоборот. Я решительно отказывался отпивать по глоточку, in crescendo. Нет! Я хотел полной жизни, хотел пить взахлеб, пока не перехватит дыхание. Пусть это дико, пусть нелогично, но я не желал вечно начинать все сначала, вершить ритуал согласно канонам. Я стремился насладиться жизнью иначе, наоборот: взобраться на вершину через заднюю дверь; начать не с закусок, а сразу приступить к главному блюду, потом наесться пирожков, а уже под конец полакомиться меренгами или теми красноватыми листочками, с которых обычно начинается обед.

Вот почему, едва мы добрались до гостиницы и переступили порог нашей комнаты, я не стал медлить, а помог Виолете избавиться от одежды, и мы набросились друг на друга как одержимые. Ее крики разносились по всем коридорам, уже через несколько секунд мы оба плакали от наслаждения. Я до сих пор помню, как забил прекрасный источник — словно брызнула струйка мочи, — и это неопровержимо доказывало, что уже в первые три-четыре минуты эта женщина испытала то, чего другие достигают через пятнадцать — двадцать минут, а то и позже. А уже потом наступил черед поцелуев, ласк, любовного лепета и случилось второе соитие, на сей раз более спокойное, не такое дикое, но не менее прочувствованное и сладкое.

Вселяясь в гостиницу, Джейн договорилась, что у нас будет номер с огромной кроватью, а в придачу — с кушеткой, которой мы ни разу не воспользовались, поскольку нам троим с избытком хватало места и на главном ложе.

Я еще ласкал Виолету в упоении после первой битвы, когда она попросила меня думать о Джейн и ни в коем случае не забывать, что мы не двое, а трое возлюбленных. Казалось, она приучала меня воспринимать подобное положение вещей как самое естественное на свете. И действительно, в тот же момент я ощутил, как мне не хватает присутствия самой молодой из моих любовниц.

Впрочем, Джейн не заставила себя долго ждать. Она вошла потихоньку (по крайней мере, я ее не услышал), разделась… И уж не знаю, как сестры это устроили, но в тот миг, когда я вновь захотел приникнуть к Виолете, я соединился с Джейн. Первое, что я заметил — это перемену в интенсивности выделений. Я всегда ощущал, что Джейн намного более влажная, чем Виолета, соки которой скорее напоминали крем. Но потом, когда я решил, что занимаюсь любовью с Джейн, я открыл глаза и встретился взглядом с Виолетой. Уж не знаю, как они там перемещались под одеялом, только я совокуплялся с Джейн, а целовал при этом Виолету.

Виолета первой начала улыбаться; не сбиваясь с ритма, я ощупал тело под простыней и заметил, что оно какое-то слишком большое, что у него многовато рук и грудей… А потом мы все трое расхохотались.

Они замечательно меня разыграли! С этого мгновения все слилось в одну сладкую битву, в которой у меня не было шансов победить. Зато поражение в ней принесло блаженство и истому.

По-видимому, благодаря объединенной силе эликсира и моего вожделения к обеим сестрам я превращался в зубастую акулу, в тигра, в порочную макаку, в паука, в богомола, пожираемого двумя самками, в змею, которая обвивается кольцами вокруг тела другой змеи; я ловил их желтыми глазами рептилии, набрасывался на них с похотливостью кота, по-обезьяньи отдавался разврату; меня ловили в свою сеть и поглощали плотоядные насекомые. Я прижимался всем телом к телам сестер, наша кожа пропитывалась влагой и пахла сексом, семенем, женскими соками. И мы не могли остановиться, у нас просто отказали тормоза. Вагины смыкались вокруг меня, словно челюсти беззубых крокодилов — голодных чавкающих людоедов. Как описать словами ту сладостную муку, порой столь нестерпимую, что я терял сознание!

Наверное, временами я и вправду на несколько секунд лишался чувств, а потом снова приходил в себя.

В мои глаза словно впивался острый шип, он пронзал затылок, рот, горло, доходил до самых нижних позвонков, менял направление и принимался буравить мою плоть, пока все наслаждение не собиралось в исходной точке — в моем мужском естестве, где начинало раскручиваться со стремительностью центрифуги. Потом блаженство проходило через желудок и быстро спускалось по ногам до самых лодыжек. И тут все начиналось сначала.

Мы проводили так целые часы, устраивая передышки, только когда хотели есть или когда у нас с кем-нибудь бывала назначена встреча; иначе мы могли бы пребывать в подобном счастье сутки напролет. В первый раз мы не отрывались друг от друга с шести вечера до восьми часов следующего утра. Но что самое любопытное: блаженство накатывало на меня всякий раз по-иному, из разных участков тела, и ощущения никогда не повторялись.

Я проспал до половины третьего — вечером мы собирались отправиться в Брюгге, однако вожделение оказалось сильнее нас, и я подумал, что мы отложим поездку до следующего утра.

Виолета проснулась в четыре. Выглядела она намного лучше меня. Мешков под глазами не было, даже прическа не растрепалась. Казалось, во сне она успела навести макияж: ресницы подкрашены, губы блестят. Это было похоже на пробуждение актрисы в кино — с той разницей, что происходило на самом деле. Джейн еще спала, а Виолета поцеловала меня, и я снова ощутил сгусток желания между ног.

«О боже, только не сейчас!» — подумал я, но было уже поздно.

Вместо приветствия мне пришлось войти в нее с поспешностью животного; все произошло стремительно, но оттого не менее сладко. Я почувствовал, что опустошаюсь, освобождаюсь от чего-то, словно не вычерпал себя до дна за предыдущую ночь.