Тайна апостола Иакова - Альфредо Конде Страница 56

13

Компостела, понедельник, 3 марта 2008 г., 18:30

Когда комиссар Салорио повернулся к архиепископу, чтобы снова, в который раз попытаться с ним поздороваться, вид у него уже был гораздо более спокойным. Он успокоился после того, как поговорил с судьей и двумя медиками, а затем наконец отдал окончательный приказ о том, чтобы вертолет забрал труп каноника и транспортировал его в Университетский медицинский комплекс Сантьяго.

С чувством выполненного долга Андрес Салорио, главный комиссар высшего полицейского корпуса, обернулся в сторону его высокопреосвященства и неожиданно обнаружил подле прелата понурую и жалкую фигуру Томе Каррейры.

«А этот откуда здесь взялся? Что-то я не видел, как он входил», — подумал Андрес, направляясь к ним.

У Томе Каррейры был такой подавленный вид, что комиссар готов был уже забыть о прелате и заняться приведением в чувство удрученного профессора. К счастью, он вовремя остановился.

— Как поживаете, монсеньор? Позвольте мне высказать соболезнования по случаю столь невосполнимой потери, — сказал он вместо приветствия. — Я только что отдал распоряжение об эвакуации трупа.

— Спасибо, комиссар, — ответил архиепископ. — Его спускают?

— Нет.

— Как это нет?

— Нет.

— Но разве вы не сказали…

— Как раз в это мгновение вашего декана возносят на небеса… в полном соответствии с его чином и рангом, — высокопарно изрек комиссар.

Уже произнеся сию фразу, он подумал, что повторяется и что его манера шутить становится навязчивой. Но он не в силах был справиться с этой своей особенностью. Такое уж у него естество. И надо принимать его как данность. А посему он решил, что нет смысла раскаиваться в сказанном и лучше понаблюдать, какое выражение примет лицо прелата.

А лицо у прелата было мертвенно-бледным, и комиссару даже показалось, что оно исказилось. Салорио предпочел отнести сие на счет огорчения по поводу кончины декана, нежели раздражения в ответ на его неудачное высказывание, и совершенно некстати вдруг подумал, что у монсеньора глаза совсем как у рыбы: такими невыразительными и водянистыми они выглядели.

— Господин комиссар, настоятельно требую от вас деликатности и уважения к его преосвященству, — упрекнул его Томе Каррейра. — Кончина господина декана — огромная потеря для всего компостельского церковного сообщества. Никто не мог ожидать такой ужасной развязки.

— Прошу прощения, ваше преподобие, — перебил его Салорио, нарочито принижая таким обращением титулованное достоинство его высокопреосвященства, — речь идет всего лишь о том, чтобы без лишнего шума переправить труп по месту проведения вскрытия.

— Вскрытия?

— Естественно. Разве вы можете утверждать, что мы не имеем дело с преступлением и что сегодняшнее событие никак не связано с субботней трагедией, монсеньор?

— Ну уж нет! — снова вмешался профессор Каррейра. — Ради бога, комиссар!

— В общем, мне очень жаль, что все так произошло. Как только будет произведено вскрытие, Церковь сможет забрать тело покойного; что касается души, то о ней, по всей видимости, уже позаботилось ваше самое высокое начальство, то есть Всевышний, подле которого она, должно быть, в данный момент и пребывает, — вызывающе заявил комиссар.

Все-таки он чувствует себя крайне неуютно в присутствии этого высокопоставленного церковнослужителя с вкрадчивыми манерами, признался самому себе Андрес Салорио. Все-таки нынешние церковники явно ему не по нутру. И даже профессор медицинской антропологии перестал казаться ему славным и забавным, каким он привык его считать.

— Прошу прощения, но я должен продолжать свою работу, — сказал Салорио вместо прощания. После чего направился туда, где его ждали Андреа Арнойа и Диего Деса.

Лица помощника комиссара и старшего инспектора отражали следы усилий, направленных на расследование убийства Софии Эстейро, так и не приведших пока ни к каким существенным результатам. Однако, несмотря на всю запарку, одежда Десы, как всегда, выглядела тщательно отглаженной, без единой складочки, словно он только что вышел из дому. Что до одежды Андреа Арнойи, то она, напротив, производила такое впечатление, словно прошла процесс метаболизации в ее организме, как это происходит с хирургическими сеточками, имплантируемыми в тело для фиксирования различных грыж. Было такое впечатление, что старший инспектор всегда ходит в одном и том же. Некоторые ее сослуживцы поговаривали, что если ей нравилась какая-то вещь или комплект, то она покупала их в тройном количестве, чтобы всегда одеваться одинаково, меняя предметы одежды. Другие же, более ехидные, утверждали, что она стирает свою одежду раз в неделю, в воскресенье вечером, и этого достаточно для того, чтобы постоянно представать перед коллегами в одном и том же облике.

Дневной свет уже начинал меркнуть. Однако с высоты башни под названием Донья Беренгела над городом еще не разносился глухой колокольный звон, возвещающий о наступлении семи часов вечера. Совсем скоро прозвучат четыре удара меньшего из двух огромных колоколов, а затем семь торжественных ударов главного из них; каждый звон вибрировал в атмосфере несколько долгих мгновений, которые всегда казались комиссару восхитительными.

Вспомнив об этом, Салорио решил, что дождется сего изумительного перезвона на трифории, а возможно, даже поднимется на крышу, чтобы услышать его во всей красе.

— Давайте поднимемся на крышу, — сказал он своим подчиненным.

Помощник комиссара и инспектор последовали за ним вверх по лестнице, стараясь не разговаривать, чтобы не было заметно, как они запыхались во время подъема. Остановки, которые довольно часто делал комиссар, постепенно помогли им справиться с усталостью, вызванной восхождением по узкой крутой лестнице. При этом им удалось достаточно быстро добраться до выхода на крышу.

Как только они оказались на кровле, Диего Деса спросил:

— Что будем делать, арестуем адвокатессу?

— А что ты думаешь по этому поводу? — спросил его комиссар.

— Ну, я бы сказал… — пробормотал Деса.

— А ты как считаешь? — обратился комиссар к Арнойе.

— Я… я… я не знаю, что делать… — ответила инспекторша.

— Ну, с вами все понятно, — заключил Салорио. Потом бросил взгляд на наручные часы и погрузился в молчание.

Два других служащих высшего полицейского корпуса переглянулись и попытались было что-то сказать. Однако их остановил жест шефа.

— Ш-ш-ш! — приказал он им и вновь взглянул на часы.

В это мгновение медленно и величаво, глухо и монотонно прозвучали первые четыре удара колокола.

Подчиненные комиссара переглянулись, а затем перевели взгляд на шефа. Глаза Салорио были закрыты. Он не открывал их до тех пор, пока в воздухе не угасла последняя вибрация седьмого удара. Тогда он поднял веки и произнес: