Стены молчания - Филип Джолович Страница 56

— Ты имеешь в виду, что произошла случайность, что он не совершал самоубийства?

— Ваш отец был очень зол на Аскари, обвинял его во многих вещах. Как говорит Аскари, его обвиняли ложно. Аскари говорит, что ваш отец не понимал Индии и того, как у нас ведут дела. Его непонимание и привело его к безрассудству: выпивка, наркотики, женщины. Аскари пытался помочь ему и вывести на истинный путь.

Конечно, отец пил, и женщины у него были, или, я бы сказал, девушки. Я сам видел одну из них.

— Но ваш отец не хотел никого слушать и постепенно впадал в депрессию, он не хотел слушать разумные вещи. Он был очень-очень зол на Аскари и хотел обидеть его. Аскари полагает, что ваш отец умер здесь, чтобы отпугнуть многих клиентов Аскари, а они в основном парси. Он верит, что ваш отец хотел разрушить репутацию «Аскари и Ко».

Я осмотрелся: темная тропинка, грязная земля, жесткая трава и позади меня — серая хижина.

Моя нога погрузилась в слизь. Под ней была твердая земля. Умереть на жестком месте. Тот, кто хотел умереть здесь, был сумасшедшим, возможно, не отвечающим за свои поступки. Невиновным. И все же отец опозорил нас. Он опозорил нас на двух континентах.

Вдруг до меня донеслось какое-то хлопанье, словно воздух двигался от ударов чего-то могучего.

Гриф уселся на ступенях лестницы рядом с входом в Башни.

— Грифы все еще работают, — сказал Радж. — Но их стало меньше. Используются не все Дакхмасы. Многие парси теперь сжигают умерших. Огонь считают альтернативой.

Меня передернуло.

— На самом деле огонь тоже священен для парси, — пролепетал Радж. — Они видят в нем земную фестацию Мудрости.

Манифестацию, а не фестацию. Но, может быть, фестация была более подходящим словом.

Боже мой. Огонь или грифы. Хороший выбор. Я вспомнил рваные, набухшие края ран на обнаженном теле отца. И у меня перед глазами предстал глаз отца, вывалившийся из глазницы. Но его волосы были коричневыми и мягкими, словно он их только что помыл.

— Моего отца изуродовали грифы, — прошептал я.

Радж кивнул:

— Я знаю. Аскари говорил, что это святотатство. Грифы здесь только для парси, не для чужаков.

В конце концов отец оказался чужаком для всех: для меня и матери, для «Клэй и Вестминстер». Для себя самого. Он пытался пробраться внутрь, ко мне. Но я хлопнул дверью. Клик. Только грифы были его друзьями.

Внезапно я вспомнил родимое пятно на щеке отца. В морге вся кожа вокруг родимого пятна была изорвана, но само родимое пятно осталось нетронутым. Казалось, что у отца должна была остаться отличительная черта. Часть, по которой его можно было сразу же узнать, несмотря на то, что с ним случилось.

— Должно быть, он был очень одинок, — сказал Радж.

Я стоял как парализованный и не мог даже кивнуть.

Интересно, мать тоже стояла на этом самом месте? О чем она тогда думала? Или она не могла думать и стояла в таком же оцепенении, как и я? Наверное, она была одна.

— Из-за чего мой отец так разозлился на Аскари?

Завтрак из лжи и яиц, недоеденное дело.

Радж был осторожен:

— Какое-то дело. Я не знаю, с чем оно было связано. Ваш отец считал его ненадежным, а Аскари не соглашался. Может, вам не следует думать об Аскари так плохо. Он сделал многое, чтобы не опозорить вашу семью.

Не опозорить для окружающих. Но что творилось внутри семьи…

Я отвернулся от ступеней, подошел к хижине и посмотрел в окно. Я не мог ничего разглядеть, в комнате царила кромешная тьма. Я попытался открыть дверь. Огромный ржавый замок пресекал любую возможность проникновения туда без отмычки.

Вся земля вокруг хижины была устлана тростником.

Из тростника что-то торчало. Это было засунуто под нижнюю балку хижины. Хотя это что-то и было запрятано, но все же его можно было разглядеть. Я обошел вокруг хижины и присел на корточки, чтобы получше рассмотреть эту вещицу.

Это был крест, грубый, сделанный из двух кусков древесины, не больше пяти дюймов длиной. Я провел по нему рукой. Древесина была гладкая от постоянного соприкосновения с известью. Эти куски удерживались вместе веревочным узлом, прогнившим и хрупким. Но в этом темном укрытии ни один ветерок не мог потревожить этот узел, и вряд ли какой-нибудь прохожий мог увидеть этот крест. Только тот, кто пришел посмотреть на место смерти своего отца, мог обнаружить его.

— С вами все в порядке, Фин? — крикнул Радж, но не сдвинулся с места.

— Да, да. Все в порядке.

— Что вы делаете?

Что я делал? Прикасался к склепу. К хрупкому мемориалу, созданному моей матерью.

Я встал:

— Пошли.

Радж выглядел встревоженным:

— Я думал, что вы упали, может быть, в обморок.

Я вытер липкую тину о брюки:

— Нет, я просто почувствовал себя нехорошо, мне надо было побыть одному некоторое время. Вот и все.

Радж понимающе кивнул:

— Я никогда не знал своего отца, поэтому его смерть ничего для меня не значила. Для вас муки должны быть огромны.

Мне казалось, что я тоже не знал своего отца.

Я улыбнулся:

— Ты хороший парень, Радж.

Радж застенчиво кивнул головой.

Я еще раз украдкой взглянул на хижину. Мать упокоила отца здесь с простым крестом. В Англии он лежал на своем месте на клотсволдском кладбище. Здесь мне было больше нечего делать. То, что я должен был сделать, осталось в прошлом, пять лет назад, когда я поднял трубку телефона.

Но о чем думал отец в момент смерти? Самоубийство или случайность? Юридическое объяснение выражалось в двух словах, но они объединялись одним — словом «стыд». Постыдные действия, виновный стыд.

Моя мать восславляла его. Крестом. Да, но она не знала о той лесной нимфе.

Я повернулся и опять посмотрел на Башни. Гриф взгромоздился на грязный камень и теперь наблюдал за нами.

— Поехали в Версову, — сказал я.

Мать была абсолютно права. Версова была антиподом Башен. По крайней мере до определенной степени. Несмотря на живописный закат на пляже, ничто не могло заглушить демонов, спорящих у меня в голове.

Пока мы с Раджем прогуливались по шумному побережью, преследуемые вереницей кричащих ребятишек, вид маленьких лодок навел меня на размышления о простом желании насытить желудок не для престижа, партнерства и даже не для богатства. А просто для того, чтобы остаться в живых. Если бы мы могли ясно видеть цель жизни, тогда жизнь была бы не такой противной.

Я знал, что все это очень наивно. Это лишь фантазия западного человека на пасторальную идиллию. Женщина оперлась о центральную балку небольшой лодки, прикрепляя поплавки к сети. Она бы отдала все, чтобы иметь то, что у меня есть, даже со всей этой ерундой, творившейся в последнее время.