Краткая история семи убийств - Марлон Джеймс Страница 56

Седьмого января шестеро юнцов из наших обстреливают стройплощадку на проезде Маркуса Гарви и убивают двоих полицейских. Я узнаю об этом только потому, что слышу, как громко они пересмеиваются, когда на обратном пути проезжают мимо меня. Тут уж я теряю терпение.

– Это кто, бомбоклат, послал вас устраивать стрельбу на стройке? – спрашиваю я, а старший из юнцов начинает надо мной смеяться. Не успевает он досмеяться, как моя пуля прошивает ему правый глаз и вылетает из затылка.

– Кто, спрашиваю, вас туда посылал? – повторяю я и навожу ствол на еще одного парнишку. И тут происходит такое, чего пером не описать (позже я даже сделал камешком зарубку у себя на стволе). Вся остальная пацанва уставила свои пушки в меня. Я глазам своим не поверил. Стою и смотрю, а они смотрят на меня, всё это молча. И тут один из пацанов, что на меня таращится, падает наотмашь с пробитым черепом, из которого хлещет кровь. Остальные тут же кидают свои пушчонки и начинают реветь в голос, словно вдруг вспоминают, что им всем нет еще и семнадцати. Я оборачиваюсь и вижу Тони Паваротти, смотрящего в прицел винтовки, а рядом с ним – Джоси Уэйлса. Они без слов поворачиваются и уходят. В тот же день на ту же стройплощадку нападает «Уэнг-Гэнг» и убивает еще двоих полицейских. А назавтра наше идиотское правительство издает новый закон: все, при ком найдут ствол, получают пожизненный срок.

Питер Нэссер говорит, что надо посильней надавить на районы ННП, и мы надавливаем. Надавливаем сильнее, чем есть сил у Шотта Шерифа без поддержки Бантин-Бэнтона и Тряпки. Тогда премьер-министр выступает с идеей, чтобы люди для охраны своих домов и улиц нанимали частную охрану. На это в телевизоре появляются люди вроде Питера Нэссера и говорят: «Ямайцы, для описания таких мер у нас есть всего два слова: тонтон-макуты. Вы это понимаете?» Нэссер звонит мне затем, чтобы зачитать какую-то статейку из американской газеты, название которой «Уолл-стрит джорнал».

– «Ямайка не становится коммунистической. Она лишь становится банановой». Ха-ха-ха! Ну, а ты чего не смеешься, старый крот? Смешно же! Ей-богу, бомбоклат, смешно!

Затем наступает двадцать четвертое января. Семнадцать человек гибнет от отравленной муки.

Десятое февраля. На дело выходят Джоси, Доктор Лав и Тони Паваротти. В Джонстауне и Тренчтауне один за другим гремят взрывы. В этом же месяце «Уэнг-Гэнг» учиняет стрельбу на дискотеке в Дахани-парк и убивает пятерых, ранено восемь.

Март. Конкретный день не помню. Полиция замечает белый «Датсун» Джоси Уэйлса и следует за ним до самого Копенгагена. Здесь она требует, чтобы водитель вышел, потому что автомобиль конфисковывается. На выручку Джоси вышел весь Копенгаген – кто с камнем, кто с палкой, кто с бутылкой, кто еще с чем, – и полицейские чуть не приняли смерть, как та блудница из Библии. Я помню две вещи. Чтобы спасти полицейских, приехал сам глава партии. А второе: Джоси в этот день стал вроде как народным героем.

Милые приличные люди, и все-таки я от вас кое-что утаиваю. Вы небось думаете, что кровь мне обрыдла после того, как я убил того старшеклассника? Возможно, да, но только отчасти. И то, что я перестал пользовать свой ствол, еще не означает, что я возражаю против того, чтобы свой стал чаще использовать Джоси или даже Тони Паваротти, который пуль на ветер не пускает никогда. Но этот Кубинец, этот проклятый Доктор Лав…

Девятнадцатое мая. Этой даты мне не забыть. Они с Джоси Уэйлсом отправляются к многоквартирке на Орандж-лейн и все там вынюхивают, как крысы. Но на этот раз берут с собой и меня. Может, для того, чтобы я кое-что увидел, причем не только и не столько взрыв. Из снаряги у Кубинца с собой лишь кусок какой-то белой замазки и моток провода. Во дворе он отыскивает газовый баллон и прилепляет ту замазку к нему. Замазка похожа на жвачку, и у меня мелькает мысль, что это еще за детские шалости и почему Джоси Уэйлс радуется так, что подпрыгивает, как девчонка со скакалкой, но тут Кубинец говорит ему: «Ты взрываешь, а мы в укрытие». Затем он крепит к замазке две жилы провода, а остальной моток разматывает аж за забор.

Со взрывом у дома целиком рушится стена, а то, что не рушится, факелом загорается от газа. У Джоси наготове ствол, чтобы любой, кто попытается спастись, получил пулю, а равно и пожарники, если попытаются спасать погорельцев. Грохнуло так, что я невольно сорвался, бежал. Опасаюсь, как бы после этого некоторые не стали коситься на меня как на труса.

За май, июнь и июль городу пришлось вынести много треволнений. Много перестрадали и братья, и сестры. Война в нашем Вавилоне перекинулась на Испанский квартал. Полиция прознала секрет, хранимый так, что даже я сейчас говорю о нем впервые. У нас в Копенгагене была своя больница. Была на протяжении нескольких лет. ННП о ней не знала. Не знал и Шотта Шериф; он просто думал, что народ в Копенгагене крепок до неодолимости. Сказать по правде, больница наша снабжалась лучше, чем клиника у богачей в Моне. Не знаю, кто ее сдал, нашу больницу, но фараоны выяснили насчет нее в июне. Они и не знали, что раны там лечат лучше, чем любой доктор на Ямайке. Я до сих пор так и не знаю, кто выдал этот секрет, но этому гаду лучше уповать, что я сыщу его раньше, чем Джоси Уэйлс. Я хотя бы дам ему шесть часов форы на то, чтобы бежать. На своих двоих. Но вот чего я не знал до той поры, пока мне задним числом не сообщила газета.

В июне впервые за долгое время к нам как из ниоткуда нагрянула полиция и поволокла всех нас в тюрягу. К двери на стук подошла моя женщина, но дверь уже распахнули пинком, а женщину саданули дубинкой по лицу. Я собирался сказать: «Кто это сделал, до завтра не доживет», но это только дало бы им повод открыть огонь: они по нему за годы изголодались. Я только слышал, как дверь слетела с петель, а моя женщина завопила. Я выскочил из ванной и тут увидел, что на меня уставлено полтора десятка автоматных дул. «Каждый ствол здесь голодает по ганмену. Дай нам только повод, говноед», – сказал один из непрошеных гостей. И тут я увидел, что это солдаты, а не полиция.

Солдаты в пятнистом камуфляже и черных блестящих сапожках. Солдаты, они ведут себя не так, будто мы – преступники, а они – блюстители закона. Они ведут себя так, будто идет война, а мы в ней – враги. Они проходят по всем домам и дворам, заходят даже в клуб. Причина одна, точнее две: примерно в то же время, как они находят в Копенгагене больницу, в Реме они находят еще и две камеры, которые используют как тюрьму. Ганмены из Ремы, что держат передо мной отчет, похищают из Восьми Проулков двоих олухов и держат их там девять часов, попутно поколачивая. И вот солдаты налетают на нас, выволакивают из домов – кто-то из наших еще в одних трусах, другие вообще обмотаны только полотенцем. Лично я против камеры в Реме не возражаю: есть где поучить уму-разуму мудаков от ННП. Опять же, прошу понять меня правильно: в этой стране Джа мне не нужно никаких «шизмов» и «измов», особенно если речь идет о коммунизме. Не хочу я ни социализма, ни коммунизма, ни трибализма – не хочу ничего, где восседает ННП. Но беда в том, что мы о планах полиции призвать на подмогу армейцев ничегошеньки не знали. И вот фараоны отволокивают нас в тюрьму и запирают на трое суток – время достаточное, чтобы завонять, зассать и засрать всю камеру выше крыши. В помещении всего одно оконце, я сижу возле него и не говорю ни слова. Ни Джоси, ни Ревуну, никому. А пока мы сидим в тюрьме, в Садах Элизиума взрываются две бомбы.