Дикая весна - Монс Каллентофт Страница 57

* * *

Малин раздувает ноздри, чувствует, как те нервно подергиваются, и сидит, уставившись на картину (или это репродукция?), висящую на стене за спиной адвоката.

Она узнает картину, но не может вспомнить, где ее видела. На картине – изображение людей в гамаке, но они нарисованы в виде силуэтов, словно сбежавшие из собственной жизни. Кажется, эта вещь висела в замке Роксо, где они нашли гениального компьютерного выскочку убитым и сброшенным в ров.

Малин хочет погрузиться в картину, но реальность не отпускает ее.

Папа.

Он пока не произнес ни слова, и кажется, что дух мамы порхает по комнате, снова делая его тем безответным существом, которым он часто бывал в ее присутствии.

Но теперь Малин чувствует – он не контролирует ситуацию. И драма, написанная и срежиссированная иными силами, будет разыграна до финала.

Женщина, которую представили как Бритту Экхольм, стоит, повернувшись к Малин, смотрит ей в глаза и начинает говорить.

– Как только что сказал адвокат Стандквист, меня зовут Бритта Экхольм. Более тридцати лет я работаю в интернате «Норргорден» в Хельсингланде. В последние пятнадцать лет – в должности заведующей. В нашем интернате нет стариков; мы существуем в первую очередь для тех детей, о которых не в состоянии позаботиться их родители, – для детей, которые родились с тяжелыми нарушениями или приобрели их в ранние годы жизни. Многие живут у нас очень давно. Наш интернат стал для них родным домом.

«Проклятье!»

Малин уже догадывается, куда клонит женщина, не хочет слушать дальше – или хочет как раз этого? У женщины мягкий голос умелого рассказчика.

– Более тридцати лет я являюсь опекуном Стефана Мальмо.

Мальмо.

Она хочет обернуться к отцу, но не может, хочет крикнуть ему – какого дьявола? Что вы натворили? Что ты натворил? Но она сидит молча, не мешая Бритте Экхольм продолжать свой рассказ.

Мальмо.

Девичья фамилия матери. И весь рассказ женщины и адвоката – как единый выдох, словно кто-то заставлял Малин задерживать дыхание всю ее жизнь, и вот, наконец, она может освободиться от этого и снова дышать.

А что затем?

Затем – невысказанная ярость. Чувство, что ее предали. Украли у нее нечто важное. Нечто, из-за чего она всю жизнь ощущала в себе какую-то незаконченность.

А потом – жажда мести.

* * *

– Стало быть, в нашем интернате проживает Стефан Мальмо. Ему тридцать один год, и у него тяжелые функциональные нарушения, как моторные, так и интеллектуальные. Он попал к нам в возрасте нескольких недель и прожил у нас всю свою жизнь. Я здесь, чтобы представлять его интересы при оглашении завещания его матери.

Адвокат откашливается, вытягивает шею и выглядит уже не таким похмельным, но его попытки напустить на себя важность кончаются неудачей – вид у него скорее нелепый.

Бритта Экхольм умолкает, когда Юхан Страндквист продолжает:

– В работе над описью имущества в базе регистрационного учета населения обнаружились другие дети. Выяснилось, Малин, что у твоей матери был сын, которого она отдала при рождении и который теперь имеет право на половину наследства. Правда, дележ произойдет только после смерти твоего отца, но с чисто юридической точки зрения все доли должны быть установлены на нынешнем этапе на случай появления детей от других браков. Я только хочу подчеркнуть, что эту информацию обнаружил я и что она явилась для меня полной неожиданностью.

«Папа.

Ты наверняка знал».

Малин закрывает глаза, делает несколько коротких мощных вдохов, затем произносит:

– Стало быть, этот Стефан Мальмо – мой брат?

– Да, – отвечает Бритта Экхольм.

Лицо без лица, лишенная выражения маска, превращающаяся в человеческое лицо.

– Он твой единоутробный брат, – уточняет Бритта Экхольм.

– Значит, у меня есть младший брат?

Папа. Малин не видит его глаз – есть ли в его взгляде мольба о прощении? Стыд? Он осел еще глубже в кресло, плечи придавлены невидимой тяжестью.

– Все эти годы твоя мать не желала поддерживать с нами контакты. Я неоднократно звонил ей, но она каждый раз сердилась, возмущалась и просила оставить ее семью в покое.

«Мама?

Папа, а ты?

Тебя как будто нет в кабинете. Словно и адвокат, и женщина из интерната решили презирать тебя.

Брат? Единоутробный брат? Стало быть, папа, ты ему даже не отец? А я – почему мне не сказали, что он есть? А дальше уж я бы сама решила, это, черт подери, мой выбор…»

Малин вскакивает, смотрит на папу, переводит взгляд на незнакомую женщину и кричит:

– Почему, черт подери, вы не связались со мной?! Если он находился у вас в интернате всю мою жизнь, почему вы не позвонили мне? Может быть, я захотела бы пообщаться с братом…

Она осознает, что ее гнев должен быть направлен против отца, однако не может заставить себя прижать его к стене, потребовать объяснений.

– У нас сложилось впечатление, что вся семья хотела, чтобы ее оставили в покое. Твоя мать много раз подчеркивала это. Наша задача состоит в том, чтобы наилучшим образом позаботиться о Стефане.

«База регистрационного учета, – думает Малин и опускается на свой стул. – Если б я хоть один раз в жизни пробила свою собственную семью по базе, то давно бы все сама узнала».

Ясность.

И нереальность – она видит перед собой крошечного мальчика, одиноко лежащего на больничной койке под казенным желтым одеялом, в углу безликой темной комнаты, и никто из его родственников не проявляет к нему никакого интереса.

Комната без любви.

Она снова вскакивает, кричит:

– А ты, ты? Ты ему даже не отец?

Тетка сказала «единоутробный брат».

Папа смотрит в пол.

Адвокат произносит, словно подводя итоги собранию акционеров:

– Твой отец не является отцом ребенка. Отец твоего брата – представитель фирмы по продаже канцелярских товаров, с которым она познакомилась, когда работала на «Сааб».

Папа медленно кивает, словно подтверждая сказанное:

– Она провела с ним одну ночь в Центральном отеле. Отец Стефана Мальмо погиб в автокатастрофе всего несколько месяцев спустя. Когда твоя мать поняла, что забеременела, делать аборт было уже поздно. Довольно долго она отрицала свое состояние, а потом уехала от нас, чтобы скрыть от окружения свою беременность. Ребенка она родила в Хельсингланде, собираясь отдать его на усыновление. Насколько я понимаю, она не хотела скандала, не желала рушить свой брак рождением внебрачного ребенка. Но такой возможности не было, поскольку ребенок родился с тяжелыми функциональными нарушениями. Тут в дело вступило общество, ребенку предоставили место в интернате, а Бритта Экхольм стала его опекуном.