Экзорцисты - Джон Сирлз Страница 59

Когда они подъехали к торговому центру, она попросила его припарковаться сзади, потому что любила входить именно там, чтобы побыстрее сделать покупки. Он выполнил ее просьбу, и мама обещала вернуться очень скоро. Верная своему слову, она вышла через несколько минут, но неожиданно остановилась у груды старых книг, лежавших возле входа в строительный магазин, взяла одну сверху и принесла с собой в машину. На обратном пути Хикин решил предоставить вести разговор моей матери. Однако после короткого разъяснения относительно книги – удачная находка с образцами обоев, ей нужно было решить, что делать с облупившимися стенами кухни, – мама замолчала. Большая часть поездки прошла в тишине, ее сумка стояла на полу, и она переворачивала страницы книги, изучая различные орнаменты, изредка спрашивая, нравятся ли ему некоторые из них. Наконец они свернули на последнюю улицу, и у Хикина сложилось впечатление, что он все испортил и у него не будет больше шанса с ней побеседовать.

– Прощайте, – сказал он, чувствуя, как его охватывает невероятная меланхолия.

Моя мама поблагодарила его, отстегнула ремень безопасности и вышла из машины. Но, прежде чем захлопнуть дверцу, она его удивила, наклонившись внутрь и сказав:

– Вы показались мне очень симпатичным человеком. У меня сложилось впечатление, что для вас эта история имеет большое значение. И, хотя я испытываю некоторое смущение, я бы хотела вам помочь. Возьмите свой блокнот и магнитофон и давайте выпьем чашку чая?

– Правда? – спросил он, услышав детское возбуждение в собственном голосе.

– Правда, – сказала она.

Они вошли в дом, мама предложила гостю устраиваться поудобнее, а сама направилась на кухню. Но он остался стоять в коридоре, обдумывая вопросы, которые задаст. Моя мама оставила книгу с образцами обоев и маленький белый пакет из аптеки на столике возле входа. Пакет приоткрылся, и Хикин увидел внутри янтарные контейнеры: тайленол с кодеином, викодин [50]и другие, с незнакомыми названиями. После того как засвистел закипевший чайник, мама прошла с подносом на второй этаж к отцу, прихватив по пути белый пакет.

Когда она вернулась, они перешли в гостиную.

– Итак, – начала моя мама, когда они сели. – Что я могу вам рассказать после интервью с моим мужем?

– О вашем детстве, – ответил он, сражаясь с волнением. – Он н-н-ничего мне не рассказал… ну… мы говорили о его детстве. Но о вашем разговор не заходил. Вы могли бы п-п-поведать мне… ну, вы меня п-п-понимаете.

Моя мать терпеливо дожидалась, пока он произнесет свою речь.

– Прошу меня простить, – продолжал Хикин. – Это с-с-старая проблема, от которой я сумел избавиться. Но к-к-когда я нервничаю, она возвращается.

– Вы всегда от нее страдали? – мягко спросила она.

– Это началось из-за моего отца. Он часто на меня к-к-кричал, и, когда находился рядом, я напрягался. Теперь всякий раз, к-к-когда я волнуюсь, заикание возвращается.

– Сожалею, – сказала она. – Если хотите, мы можем вместе помолиться и посмотреть, что можно сделать.

– Б-б-благодарю вас. Но, со всем уважением, я не верю в подобные вещи.

– В какие вещи?

– Ну, в молитвы и д-д-демонов.

Моя мама замолчала, размышляя над его последними словами.

– А что такое молитва? Это медитация. Что такое демон? Это страх, живущий в нас, который мы не в силах победить сами. Если вы предпочитаете использовать именно такие слова, я не возражаю. Так что я повторяю свое предложение. Если хотите, мы можем вместе помедитировать и попытаться взять ваш страх под контроль.

Ответ Хикина удивил его самого.

– Хорошо.

Мама наклонилась вперед в своем кресле, взяла его теплые руки в свои прохладные ладони и с неожиданной силой их сжала. Хикин ждал, что она начнет говорить, но ее губы оставались сомкнутыми. Она закрыла глаза, и он решил, что ему следует последовать ее примеру. Тишину нарушало лишь тиканье часов и чириканье птиц во дворе.

Сначала у репортера возникло желание открыть глаза и посмотреть ей в лицо, которое было так близко, но потом он сообразил, что в этом нет необходимости, он его видит в темноте за своими веками. Бледная прозрачная кожа, сжатые тонкие губы, серебряные крестики, поблескивающие в ушах. Одна только мысль, что она находится так близко, и прикосновение ее пальцев позволили ему расслабиться. Его разум перенесся в какое-то теплое уютное место, не имеющее названия. Он снова стал ребенком, прыгающим по клеткам пола продуктового магазина. Ребенком, катающимся на велосипеде возле отцовского ранчо в Огастине, в штате Делавэр. Наконец он почувствовал, как она убирает руки.

Он не стал сразу открывать глаза, а просто продолжал представлять себе ее красивое лицо, когда она заговорила:

– И как вы сейчас себя чувствуете?

– Умиротворенно, – ответил Хикин, открыв наконец глаза.

– Хорошо, – с улыбкой сказала она. – Когда вы в следующий раз почувствуете, что вами овладевают прежние страхи, постарайтесь вспомнить то особое ощущение мира, которое мы с вами создали. Я надеюсь, это поможет вам сохранять спокойствие и говорить так свободно, как вам хочется. Договорились?

– Договорились.

– Ну а теперь возобновим интервью? – предложила моя мама.

– Да. – Хикин почувствовал, что его дыхание стало свободнее. Да и говорил он теперь без напряжения. – Вы можете рассказать о своем детстве?

– Я выросла на ферме на Юге. Моя мать была обычной женой фермера. Она воспитывала меня очень строго и верила, что детей следует видеть, но не следует слышать.

– А отец?

– Я любила отца, – сказала она так, что сразу стало понятно – к матери она таких чувств не испытывала. – Он тоже был жестким человеком, но относился ко мне так, словно я особенная. В отличие от большинства жителей сельских областей Теннесси, он свободно говорил на латыни и учил меня. Конечно, сейчас латынь используется редко – разве что во время мессы, которая проходит в спортивном зале.

Потом, после наводящих вопросов Хикина, она рассказала историю скворечников, которые сделал ее отец, и о том, как она с ними поступила после того, как он умер.

– Наверное, ваше сердце было разбито, – проговорил журналист, когда она закончила. – Вы сказали, что он умер, но не рассказали, как это случилось.

На мгновение глаза моей матери наполнились слезами. Но влага так и не пролилась, слезы остались дрожать на ресницах. Хикин видел: даже после стольких лет его вопрос задел самые тонкие струны ее души, и он сказал, что ей не нужно на него отвечать. Конечно, репортеру нельзя произносить такие слова, но ему было все равно.

– Вам совсем не обязательно мне об этом рассказывать, миссис Мейсон.

– Роуз, – сказала она, прижимая указательные пальцы к глазам, чтобы прогнать слезы. – Вы можете называть меня Роуз.