Семь ангелов - Николай Усков Страница 6

«Неважно, раскаялся он или нет. Какой-нибудь истинный патриот, скажем, сенатор или префект, гораздо полезнее в деле, когда он педофил и коррупционер. Если знать о его слабостях, он будет податливее тайской проститутки».

Сейчас на душе Федора Алексеевича было особенно тревожно. Не то чтобы будущий муж дочери представлялся ему непременно патриотом или тайской проституткой. Совсем нет. Он мог и не быть патриотом – ради бога! – родиться не в Таиланде, а в каком-нибудь Надыме. Климов представлял себе эдакого шустрого честолюбивого парня, которого можно приладить к делу, подсадить на деньги и тем самым намертво привязать к Лизе и дому. Климов собирался обрушить на гипотетического зятя такие деньги и возможности, чтобы он не посмел бы даже подумать об измене. «Деньги и власть кастрируют его», – был уверен Федор Алексеевич.

И вот пару недель назад Климов прочел о Кене и Лизе в «Коммерсанте». Их преподносили как новую московскую пару. Тогда же Федор Алексеевич спросил дочь, как это понимать. Она ответила, что познакомилась с Кеном на коктейле в одной арт-галерее: «Пару раз куда-то сходили вместе. И все». Климов заметил, что это «и все» Лиза произнесла с досадой. Он попросил пригласить Алехина в гости, и тот пришел. Точнее, они пришли вдвоем с сильным опозданием, румяные и растрепанные. Климов испытал безотчетную ревность к этому самоуверенному субъекту. До того памятного вечера Алехин вполне устраивал Федора Алексеевича: не мальчик, с карьерой, положением, но без особых денег. По-настоящему его насторожил только один эпизод – то, как Кен вцепился в духовную папы Климента. Очевидно, что в жизни Алехина было нечто неясное, не поддающееся просчету, какая-то страсть, которая не умещалась в классическую градацию человеческих пороков и слабостей. Он видел, как главный редактор полностью погрузился в документ, забыл о существовании Климова и даже Лизы, которую беспардонно бросил на целый час.

«Алехин себе на уме. И это опасно, – решил Климов. – От такого можно ожидать любой пакости. Непросчитываемый, а потому неуправляемый человек – самый опасный». Климов, как и большинство строителей русского капитализма, делил людей на понятийных – то есть логичных, и отморозков, живущих эмоциями. Кена он подозревал в самом страшном – «отморозок, прикинувшийся понятийным, как ДАМ, то есть Дмитрий Анатольевич Медведев в отличие от cтопроцентно понятийного ВВП. «Вот Полина – идеальная жена. Все, чего она хочет, очевидно. И она будет держаться за это зубами и когтями, примет и простит любой закидон. Конечно, есть такие пассажиры, которые постоянно едят себя поедом, дескать, она любит не меня, а мои миллионы. А мне по фигу, что на самом деле любит Полина. Главное, что меня в ней все устраивает. И глаза, и попа, и оксфордский английский. Ладно, – решил Климов, – надо будет этого Алехина в Авиньоне прощупать. Посмотрим, что за пассажир».

Полина Одоевская смотрела из окна своей спальни, как кортеж мужа медленно тронулся со двора. Она нервно закурила тоненькую сигаретку Vogue – при Климове Полина не позволяла себе вредных слабостей. У нее под сердцем уже теплилась новая жизнь, которая навсегда обеспечит ее положение в обществе. Какая бы шалава ни завладела Федором в будущем, Полина навсегда останется матерью его ребенка. Это круче, чем все шопары и лоренсы-графы, которые он уже подарил ей, это безлимитный кредит, по сравнению с которым ее черный Американ-экспресс – мелочь на мороженое. Она сможет растолстеть, подурнеть, даже облысеть – какая разница. Полина Одоевская останется матерью ребенка Климова, занимающего пятую строчку российского Forbes. Она затушила сигарету в изящную пепельницу с крышечкой, спрятала ее в стол и распахнула высокое французское окно – Полина скрывала свои слабости не только от мужа, но и от многочисленной прислуги. Ей вообще пришлось долго учиться жить на виду – охранники, водители, помощники, стюарды, садовники, повара, горничные, матросы и пилоты, – десятки глаз постоянно были рядом: пялились, следили, улыбались, моргали, щурились. Носы принюхивались, а уши прислушивались. В мире Климовых не было подлинного одиночества.

Полина причесалась, поправила тонкий белого шелка халатик и спустилась по мраморной лестнице в бассейн, занимавший почти весь подвальный этаж дома.

– Доброе утро, Полина Станиславовна, – включился седовласый дедушка в белом кителе с золотыми пуговицами.

– Привет, дайте мне апельсинового сока, пожалуйста… Спасибо, и можете идти. – Полина отхлебнула оранжевой жидкости с мякотью, сбросила халатик и нырнула в голубую слегка подогретую воду.

Как и все советские люди, жена олигарха когда-то ходила в школу, где было 35 человек в классе, рисовала принцесс с огромными ресницами, предлагала мальчикам заполнить «Анкету» – толстую тетрадь с непременным вопросом «Что такое дружба?» и циничным мальчишеским ответом «Плавленый сырок». Когда-то она жила в пятиэтажке, хранила все фантики от иностранных шоколадок, мерзла на автобусной остановке, любила Ахматову и не любила Цветаеву, занимала у подружек юбки и покупала в подземном переходе крикливую бижутерию на гроши, выпрошенные у матери – научной сотрудницы Ромгерма. Все это было так давно, как будто никогда не было. А были личные джеты, огромная 120-метровая яхта с вертолетной площадкой, белоснежный пентхаус с видом на Центральный парк в Нью-Йорке, дворец в Кап-Ферра, вилла на Сардинии, дом в Лондоне. И еще много чего – самого лучшего: античные статуи, Вермеер и Кандинский, Рубенс и Демиан Херст, Мане и Шагал. Полина вдруг с досадой вспомнила о прекрасном зеленом Шагале, в которого сразу влюбилась. Он висел в их доме в Кап-Ферра. Но однажды она обнаружила на его месте какого-то английского романтика с болотом, коровами и церковью.

– Куда ты перевесил Шагала? – спросила Полина у мужа.

– Продал, – коротко ответил он.

– Как ты мог? – почти закричала она. Климов отложил бумаги, удивленно приподнял брови и спокойно сказал:

– Я всю жизнь продаю и покупаю.

– Ты мог бы спросить меня?!

– Прости, чего ради? Он мне надоел – я его продал. Главные члены предложения здесь «мне» и «я».

«Этот проклятый Авиньон, – думала Полина, яростно рассекая воду тонкими смуглыми руками. – До него все так было хорошо. – Внезапно ею овладела тревога: – Зачем он туда таскается?» Полина вынырнула из бассейна и взяла небольшую черную трубку телефона, ей ответил приветливый женский голос:

– Доброе утро, Полина Станиславовна.

– Мне нужен джет сегодня. Я лечу в Ниццу.

– Одну минутку, Полина Станиславовна, – девушка пропала, а потом вернулась с услужливым вопросом:

– Вам только в Ниццу? Федор Алексеевич зарезервировал борт для Елизаветы Федоровны на завтра. Вы отпустите джет сегодня? Или хотите, я попрошу приготовить для вас один из корпоративных самолетов?

– Нет, ничего не надо, – отрезала Полина и разъединилась. Упоминание о Лизе разозлило мачеху. Ей-то что в Ницце надо? И мамаша ее где-то там ошивается. Одоевская знала, что виллу для бывшей жены и матери Лизы Климов купил по соседству, в Жоан-Ле-Пене. Полина поняла, что должна действовать ради будущего, ради себя. Но действовать надо было внезапно, а значит, забыв про телефоны и услужливых девушек. Она вернулась к себе, быстро оделась – простые джинсы, маечка, вязаный светло-коричневый кардиган, легкие парусиновые кеды. Волосы убрала назад и схватила резинкой, спешно побросала какое-то полупрозрачное белье в крокодиловую дорожную сумку цвета какао, надела черные очки в поллица и выбежала в вестибюль. Включился клон дедушки, стоявшего у бассейна. Этот сидел на банкетке у мраморного Адониса, утопленного в полукруглую нишу. Тоже седовласый, в белом кителе с золотыми пуговицами.