Остров Свиней - Мо Хайдер Страница 6

— Давай! — толкнув меня локтем, прошептал Финн. — Давай. Иди туда.

Я встал и присоединился к очереди, чувствуя себя страшно неловко, так как был здесь самым высоким. Впереди, сзади и по бокам я видел только шляпки с покачивающимися голубыми и розовыми перьями. Примерно через полчаса ожидания я поднялся на сцену, под свет прожекторов. Малачи бросил на меня взгляд и на какой-то миг, при виде моего роста и силы, его охватило замешательство. Но если он и заподозрил что-то, то ничем этого не показал.

— Как вас зовут?

— Джо.

— Что вас позвало сюда, Джо? Какая часть тела?

— Кишечник, — говорю я, поскольку именно из-за этого умерла мама Финна и вообще это первое, что пришло мне в голову. — Это рак, сэр.

Я лег на каталку, думая о том, как хихикает Финн. Малачи стоял надо мной, склонив голову и закрыв глаза, под его светлым чубчиком выступили капельки пота. Я заметил поры на его щеках и понял, что он пудрится. Внезапно мне стало чрезвычайно интересно, что же он скажет.

Через какое-то время, показавшееся мне вечностью, он поднял голову и мрачно посмотрел на меня.

— Как же они узнали? — тихо произнес он. — Как они выявили? Она же такая маленькая — как же они ее выявили?

Я нервно сглотнул. Мне вдруг расхотелось смеяться.

— Что маленькое? — спросил я. В горле встал комок. — Кто это — она?

— Опухоль. Она же меньше сантиметра. Как они вообще узнали, что она там?

— Что случилось? — поинтересовался Финн.

Я уже сошел со сцены, весь покрытый потом, с пульсирующей в голове болью.

— Через две недели, — пробормотал я. Я сидел мокрый от пота, молча потирая живот. — Через две недели я приду на молитвенное собрание и тогда избавлюсь от опухоли.

— Избавишься от опухоли? Что, черт побери, это означает — «избавлюсь от опухоли»? — Но тут он остановился — увидел мое лицо. — Оукси! — внезапно забеспокоившись, позвал он. — Оукси, что все это значит?

— Не знаю, — пробормотал я, с трудом поднимаясь. — Не знаю. Но хочу поскорее выбраться отсюда. Думаю, мне надо поговорить с врачом.

* * *

Следующие десять дней прошли как в тумане. Я перемещался от одного врача к другому, Финн следовал за мной, смущенный и озабоченный. Я потратил половину наследства, оставленного мне тетушкой, пытаясь найти медицинского работника, который направил бы меня на анализы по поводу рака — от которого, как утверждал целитель, я якобы умираю. В конце концов в одном пресвитерианском госпитале мне пришлось раскошелиться на анализ кала на скрытое кровотечение. Врача, как сейчас помню, звали Леони — так было написано светло-серыми буквами на ее бэдже. Помню, как я смотрел на эти буквы, когда она зачитывала мне результаты, а сердце тяжело бухало в груди.

Результат отрицательный. Никакой опухоли. Никакого рака. Неужели я действительно поверил в то, что мне сказал проповедник-евангелист? В ее голосе звучала жалость.

Этого мне было достаточно. Если раньше я ненавидел пастора Малачи Дава за то, что он сделал с мамой Финна, то теперь у меня вырос на него колоссальный зуб. К тому времени, когда мы вернулись на молитвенное собрание пастырей психогенического исцеления, я хотел только одного — убить его.

На сей раз мы встретились в Санта-Фе. Сцена выглядела точно так же. Заметив меня в очереди — я прямо-таки трясся от бешенства, так меня все достало, — Асунсьон взяла меня за руку и повела куда-то сквозь толпу.

— Куда мы идем? — Я заметил, что мы приближаемся к выходу. — Что происходит?

Она не отвечала, а просто вела меня за собой. Погруженная в сюрреалистическое спокойствие, она вывела меня через заднюю дверь и потащила в туалет.

— Пожалуйста, опорожните кишечник, — велела она, указав на один из толчков.

— Что?

— Опорожните кишечник, чтобы закончить лечение.

Я стоял ошеломленный, переводя взгляд с нее на унитаз.

— Я просто не…

— Думаю, все будет проще, чем вы ожидаете.

Я долго на нее смотрел. Мне очень хотелось влепить ей пощечину, но даже в свои восемнадцать лет я хорошо понимал, что последствия будут неприятными. Я взялся за ремень. — А вы? Где вы будете находиться?

— Я уже не раз видела подобные вещи.

— Вы собираетесь смотреть? Вы… — И тут я осекся. Она смотрела на меня так, что никаких слов не надо — брови слегка приподняты, подбородок наклонен, руки сложены на груди. Ну прямо настоящая эсэсовка! Губы твердо сжаты. «Спорь сколько хочешь, — словно говорила она. — Меня это не волнует». Я вздохнул. — Ладно, ладно. Только ради Бога сдвиньтесь чуть-чуть назад. — Я расстегнул брюки, стянул трусы и сел на унитаз, уперев локти в голые колени и глядя на нее снизу вверх. — Ну вот, — через некоторое время сказал я. — Я же вам говорил, ничего не…

Прежде чем я успел что-то понять, Асунсьон откуда-то из воздуха вытащила кусок туалетной бумаги и сунула мне прямо под задницу.

— Какого черта вы это делаете, уберите свою руку от… — отбивался я и вдруг ощутил возле самой дырки ощущение чего-то мокрого и холодного.

Тут она отступила назад и с видом победителя поправила волосы. В руке у нее был зажат кусок бумаги.

— Вы сумасшедшая! — крикнул я. — Что вы делаете?

— Опухоль, — произнесла она и сунула мне под нос бумагу, заставив отшатнуться от отвратительного запаха. На снежно-белой поверхности виднелось что-то черное и скользкое, пахнущее разложением и смертью. — Вы от нее избавились.

— Дайте! — сказал я и попытался схватить ее за руку.

Но Асунсьон оказалась проворнее. Резко развернувшись, она выскочила из кабинки и устремилась прочь.

— Эй, стойте! — Я побежал за ней, едва не выскочив из своих незастегнутых брюк, одновременно пытаясь справиться с ремнем и ширинкой. В холле я ее настиг — она входила в зал с торжествующим видом, держа руку высоко поднятой вверх и улыбаясь, словно победивший на ринге боксер. На сцене пастор разыграл сцену удивления, драматически раскрыв глаза.

— Асунсьон, — произнес он, — в чем дело?

Она поднялась на сцену. Дав театрально прикрыл рукой микрофон и слегка наклонился, чтобы услышать, что Асунсьон шепчет ему на ухо. Он изобразил радостное удивление, его брови поднялись чуть ли не до макушки. С улыбкой взглянув на меня, Дав уже собирался с торжествующим видом вытащить меня на сцену, как вдруг заметил выражение моего лица. Его собственное лицо погасло.

— Что вы делаете, придурки? — Я перепрыгивал через ступеньки, сцена подо мной тряслась. — Отдайте мне эту гребаную штуку.

— Джо! — сказал он. — В чем дело? В чем де…

— Отдайте ее мне. — Я схватил салфетку. — Покажите мне, что вы, гады, здесь делаете. — Асунсьон ахнула и попыталась отвести руку в сторону. В микрофонах раздался чей-то крик, но я твердо держал женщину за кисть. Собравшиеся вскочили, лица у всех потрясенные. Я глубоко впился ногтями в кожу Асунсьон и заставил ее выпустить салфетку.