Все было не так - Коди Кеплингер Страница 6

Я уже чуть больше часа пялилась в потолок; мне пришло сообщение.

Не спишь?

Я быстро напечатала ответ.

А ты как думаешь?

Встретимся?

Слишком холодно. Но можешь позвонить.

Секунду спустя телефон зазвонил.

– Привет, – сказала я.

– Чем занимаешься? – пробормотал Майлс на другом конце провода.

– Ничем. А ты?

– Только что посмотрел на YouTube документальный фильм.

– Про что?

– Про обвал фондового рынка в 1929 году.

– Это… величайше депрессивно.

– Ого. Даже Денни не шутит так плохо.

– Эй.

Он усмехнулся, и этот звук согрел меня, как глоток горячего шоколада в холодный зимний вечер. Я перекатилась на бок и свернулась в клубок, подтянув колени к груди и прижав телефон к уху.

– Расскажи мне о нем.

– Ты… хочешь, чтобы я рассказал тебе о Великой депрессии?

– Да.

– А что именно?

– Что угодно, – сказала я. – Просто… говори. Научи меня чему-нибудь.

Я услышала, как он замешкался, а потом вздохнул и, как обычно, почти бессвязно забормотал:

– Ну, хорошо… Обвал фондового рынка начался двадцать четвертого октября. Это произошло прямо в конце 20-х годов и…

Я закрыла глаза и прислушалась к его бормотанию; он внезапно отклонялся от темы и рассказывал анекдоты из прочитанных книг или просмотренных фильмов.

Многие поразились бы знаниям Майлса по истории. Учитывая его плохие оценки и второй год в десятом классе, это не казалось ему свойственным, но с тех пор, как мы начали тусоваться вместе, он по-настоящему заинтересовался. Можно задать ему вопрос про любое событие в истории Америки, и он часами будет говорить. И это парень, который через раз отвечает односложно.

Меня история не интересует. Никогда так не привлекала, как остальных. Но, слушая Майлса, я успокаивалась. Мне нравилось наблюдать за тем, как он включается или со страстью говорит о чем-то. Признаюсь, дело лишь в интонации, незначительном повышении голоса, которые, хочется верить, не замечает никто, кроме меня.

Я позволила ему часами говорить о Великой депрессии. И не призналась, что только что узнала про Сару и ее родителей. На самом деле я почти не отвечала. Только порой задавала вопросы или бормотала комментарии, чтобы он знал – я не уснула – и продолжал говорить.

Мне нужно было, чтобы он продолжал.

Если бы он замолчал, боюсь, мой мозг куда-нибудь бы забрел. И я надеялась, Майлсу это тоже помогает. Не только я нуждалась в отвлечении, пока не закончилась эта проклятая ночь.

Он продолжал свой рассказ до первых признаков наступления утра, пробившихся сквозь жалюзи на окне моей комнаты.

– Мне пора, пока мама не встала, – сказала я. – В школе сегодня будет отстойно.

– Да, – согласился он. – Но мы справились. И до следующего дня у нас еще целый год.

– Да. – Я попыталась не думать о том, чем буду заниматься в это время в следующем году, о перспективе провести первую годовщину вдали от остальных выживших. От него. – Спасибо, – сказала я после минуты молчания. – Что остался со мной.

– Да я тоже вряд ли бы заснул, – пробормотал он. – Надеюсь, тебе было не скучно.

– Ты совсем не скучный. – Я откашлялась. – Мне пора. Увидимся через пару часов у моего грузовика?

– Конечно.

Я сбросила вызов и как раз вовремя легла на живот – в соседней комнате прозвенел мамин будильник. Я закрыла глаза и попыталась дышать медленно. Вскоре она заглянет меня проверить, а я не хотела, чтобы она была в курсе моей бессонницы.

Если бы я могла облегчить ее волнение, забрать с помощью лжи хоть мизерную долю, я бы это сделала.

Благодаря этой маленькой лжи мы обе оставались в здравом уме.

После стрельбы я пыталась сказать родителям Сары правду.

Это произошло в конце июля, за две недели до открытия школы, и семья Макхейл пригласила меня к себе домой на ужин.

Честно говоря, мне не хотелось идти. Не потому, что они мне не нравились – после первой ночевки в их доме, когда мне было семь лет, они стали моей второй семьей. Чед, папа Сары, часами играл с нами в настольные игры, а ее мама, Рут, пекла печенье и веселила нас своими глупыми шутками. А следующим утром они пригласили меня с собой в церковь. Я отказалась. Я не взяла с собой подходящую для этого одежду, поэтому смутилась. Они завезли меня домой по дороге в баптистскую церковь округа Вирджил, но Рут сказала, что их дом теперь и мой тоже. Это была первая из десятков – возможно, даже сотен – ночевок. Я бывала в их доме почти столько же, сколько в своем. Иногда мне казалось, я видела Рут и Чеда чаще своей мамы, которая тогда работала на двух работах. И они предлагали сходить с ними в церковь почти каждую неделю. Никогда не пытались давить на меня или вменить мне чувство вины, когда я отказывалась (а так всегда и происходило), и их двери всегда были открыты.

Я любила семью Макхейл. И до сих пор люблю. Хотя сомневаюсь, что они сейчас разделяют это чувство.

Но в тот вечер, когда они пригласили меня на ужин, мы с ними впервые встретились после похорон Сары. Я впервые пришла к ним в дом после стрельбы. И при мысли, что войду в их дом без ожидающей меня внутри Сары, сяду на их диван, а она не плюхнется рядом и не извинится за то, что случайно рассказала мне важную информацию из серии нашего любимого сериала, которую я еще не смотрела, пройду мимо ее спальни, зная, что там несколько месяцев никто не спал…

Я не хотела идти.

А еще не хотела ранить их чувства, и в итоге желание быть вежливой взяло верх над всеми другими инстинктами.

– Мы так рады, что ты смогла приехать к нам, Лиэнн, – сказала Рут, добавила на тарелку пюре и передала мне. – Мы хотели знать, как у тебя дела, пока ты не вернулась в школу. Наверстать упущенное. Не помню, чтобы мы так долго с тобой не виделись. В нашем доме все совсем не так без тебя и… – Она замолкла. Опустила глаза, такие же большие и круглые, как у Сары, на стол, словно ее вдруг заинтересовала светло-желтая скатерть.

– Лето прошло тихо, – согласился Чед.

– Пюре, эм… очень вкусное, – сказала я, покусывая нижнюю губу. На самом деле я еще его не пробовала. Размазала по тарелке зубчиками вилки, пытаясь хоть как-то пробудить аппетит.

Вероятно, Рут видела меня насквозь, но все равно сказала:

– Спасибо, милая.

Не уверена, что, пока текли минуты молчания, кто-то из нас хотя бы поднес вилку ко рту. Мы царапали ими по тарелкам, а Чед так долго разрезал свиную отбивную, что к тому моменту, как кто-то заговорил, от нее остались кусочки не больше моего ногтя на большом пальце.