Плюс-минус бесконечность  - Наталья Веселова Страница 6

— Вылезай! К Голове пойдем! — махнул он девочке, стоя на берегу.

Купаться совершенно расхотелось — может быть, на обратном пути, когда хорошенько прогреется воздух… Была и еще одна причина не задерживаться здесь: Илья смутно надеялся, что та женщина, что сидела вчера утром на каменном лбу, а потом прошла мимо с «Аввакумом» под мышкой, и сегодня пришла туда. Вдруг она и сейчас там сидит? Почему она читает такую странную, несовременную книгу? Ну, он — понятно: чтобы работать над собой, а она? Может быть, она — научный работник, историк, и знает гораздо больше, чем написано в книге? Илья еще вечером решил, что, пользуясь дачной свободой, подойдет к женщине и заговорит: здесь, в Заповеднике, да еще в немом, но очень ясно ощущаемом присутствии Головы, делающей неуловимо странной саму атмосферу вокруг себя, нет ничего невежливого в том, чтобы подойти в незнакомому взрослому человеку и спросить… Зная, что застенчивость — одна из главных его болезней и может заставить некрасиво сконфузиться в ответственный момент, Илья продумал вопрос еще вчера — он скажет: «Здравствуйте! Извините, а вы — ученый?».

Но ни к какой Голове они в тот день не пошли. Крикнув девочке, Илья на миг отвернулся от озера с целью подобрать брошенные вещи — и сразу боковым зрением увидел знакомую дачницу. Все с той же книгой в руках и большим пушистым полотенцем, перекинутым через прямое острое плечо, она медленно вступала на пляж с противоположной стороны, появившись будто прямо из яркой зелени. Юноша растерялся, как всегда теряется человек, заранее продумавший некую важную мизансцену, которая вдруг пошла совершенно наперекосяк, заставляя вдохновенного режиссера на ходу подстраиваться под нее.

— Здрасьте… — вырвалось у него от неожиданности, и он тут же в деталях увидел себя со стороны: невесть отчего смущенного вихрастого подростка, нелепо здоровающегося с посторонним человеком; Илья решительно оборотился в сторону озера, инстинктивно сгустил голос до положенного природой предела и зычно рявкнул в сторону не торопившейся выходить Анжелы: — Я кому сказал?! А ну, на берег!! Вода холодная!! Анжел-ла-а!!!

— Здравствуй, — спокойно ответила женщина и улыбнулась: — Экий у тебя голос страшный, прямо архиерейский дьякон. Любо-дорого послушать.

Кто такой дьякон, Илья примерно представлял, а насчет «архиерейского» уверен не был, поэтому лишь сбивчиво пробормотал:

— Не… не слушается… А вода-то не прогрелась еще… Не хватало ей только простудиться…

Она махнула рукой:

— Оставь сестру. Себя в ее возрасте вспомни: весело тебе было, когда ты только раскупался в свое удовольствие, а тебя уже не берег зовут? Ну вот, то-то. Ничего ей не сделается, вылезет — солнышко ее вмиг согреет. Этюд, вон, лучше пиши… В художники собрался или так — балуешься?

Его смущение как рукой сняло — так просто и тепло говорила эта высокая, угловатая, на вид хорошая и прямодушная женщина. Он кивнул:

— Собрался. С десяти лет в рабочей изостудии занимаюсь. А с осени в сто девяностую школу иду, в старшие классы. Это такая, вроде подготовительная…

— Знаю, — перебила женщина, сбрасывая с плеч бретельки застиранного сарафана и стаскивая его через низ. — При «Мухе», которая раньше была Школой технического рисования, потом какими-то мастерскими… Сейчас, говорят, очень достойное учебное заведение. Ну, пойду и я окунусь…

Она осталась в темном, очень закрытом купальнике, и, на ходу закалывая волосы повыше, точно так же, как Анжела, не притормаживая у кромки, бросилась в воду и поплыла размашистым кролем сразу на глубину. Сестренка между тем добровольно выбежала на сушу и заскакала на одной ноге, склонив набок голову и смешно колотя ладошкой по нижнему ушку: так она, подражая большим ребятам, вытряхивала из него несуществующую воду. Потом девочка шустро расстелила свое небольшое вафельное полотенце, подтащила его на более мягкий, жидкой травой покрытый участок — и растянулась лицом вниз, выставив еще белые треугольные лопатки, поерзала немножко, устраиваясь, — и через несколько минут уже дремала под настойчивой лаской набиравшего силу и злость солнца. Илья устанавливал этюдник — на этот раз без особого рвения к работе, и поглядывал, как новая знакомая уверенно плывет в сияющей воде: вот повернула к берегу, попала в солнечную дорогу, переплыла ее, будто рассекая гладь густого расплавленного золота. Теперь он понял, что женщина — старая, гораздо старше его матери — может быть, в бабушки и не годящаяся, но все-таки из тех, непоправимо отставших во времени, словно не сумевших перейти некую заповедную черту, чтобы понимать что-то важное, доступное только новым поколениям. И все же к ней тянуло. Странное дело — они буквально несколькими словами перекинулись, а он уже почувствовал смутную связь между ними, некое таинственное узнавание — и по-хорошему взволновался, предощущая что-то важное и глубокое, совершенно новое в жизни.

Вот купальщица неторопливо взошла на пологий бережок, отколола недлинные намокшие волосы цвета перца с солью, слегка растрепала их, чтоб сушились, подхватила расстеленное полотенце, обернула вокруг узких мальчишеских бедер и встала неподалеку от этюдника, подставив лицо заметно погорячевшим лучам.

— Я, наверное, мешаю тебе работать? — вдруг, прищурившись, обернулась она. — Конечно, мешаю. Ты и вчера не знал, как меня согнать с Головы, помнишь? Ты — как тебя зовут? — не беспокойся: сейчас я только чуть-чуть обсохну и отойду в сторонку, почитаю в тенечке…

— Илья меня зовут! — горячо обрадовался он. — И вы мне совсем не мешаете! Наоборот, это я вчера подумал, что мешаю вам, ведь вы, наверное, ученый и читаете по работе, а я так нагло со своим этюдником прямо напротив…

— А меня — Настасья Марковна, — сказала женщина, — и я не… Неужели — читал? — изумленно перебила она сама себя, заметив, как при первых ее словах мальчик вздрогнул и быстро глянул в сторону лежащей на свернутом платье книги. — Да, именно как жену Аввакума… И что — все прочел?

— Да. Два раза, — гордо сообщил Илья. — А может быть, даже и три, потому что отдельными кусками потом еще много раз перечитывал, — и глупо добавил: — Очень понравилось.

Она, казалось, была изумлена и не могла подобрать слова, во всяком случае, всем корпусом повернулась к собеседнику и долго рассматривала его в упор; наконец, растерянно проговорила:

— Надо же, как удивительно… И что — не трудно было читать? Язык-то непривычный для тебя, наверное. Все-таки триста лет назад написано. Или родители твои какие-нибудь специалисты в этой области?

— Да нет! Мама наша — машинистка, сейчас с Кимом, братиком, сидит, не работает, а папа… — Илья запнулся, — в общем, у нас с Анжелкой отчим, дядя Володя, — он инженер на Кировском. Фронтовик, орденоносец…

— Интере-есно… — протянула Настасья Марковна. — И как же дошел ты до жизни такой? — она красиво, молодо улыбнулась.

— Да вы не подумайте! — смутно испугался юноша: вдруг решит, что он какой-нибудь тронутый религиозник. — Я не в том смысле, что Церковь там, староверчество или еще что-то… Меня личность его захватила! Ведь он — борец! Какая силища — один против всех, и в таких мучениях… Кстати, и жена его тоже… Я вот понять не могу, как это она, когда еле живыми выбрались, — ну, из Сибири… С детьми… Ведь там такое вытерпеть пришлось — почти как здесь в блокаду было, мама с бабушкой рассказывали… Но он опять воду мутить собрался, в первом же городе, так что их бы сразу раз — и обратно! А она ему — мол, не думай о нас, иди и обличай… Он-то понятно, фанатик и все такое, но она-то — мать, дети-то ведь ей дороже должны быть! Или… или нет? — Илья вдруг со страхом почувствовал, что последнее его утверждение не бесспорно.