Триллион долларов. В погоне за мечтой - Андреас Эшбах Страница 62

Где-то в своих блужданиях по дому Джон нашел бутылку, которую взял с собой в гостиную, бутылку крепкого, старого портвейна, наверняка постыдно дорогого, и в раздумьях осушил ее, бокал за бокалом, пока не зашло солнце. Это наконец остановило карусель его мыслей.

* * *

Среди книг, которые привозили ящиками, он наткнулся на одну, посвященную теме перенаселения. Она была написана, когда ему было пять лет. Должно быть, Марвин отрыл ее у букиниста. Спросить об этом было не у кого, поскольку секретарь «за все про все и ни за что» блистал своим отсутствием, равно как и обещанные стеллажи в библиотеке.

Он полистал книгу, посмотрел на многочисленные диаграммы и формулы, почитал там и сям. Не очень много понял, за исключением того, что автор, явно значительный специалист, подвергал сомнению все, что в целом было известно о росте населения. Что, спрашивал он, такое вообще перенаселенность? Почему Калькутта считается перенаселенной, а Париж нет? Плотность населения Бангладеш такая же, как на Мальте, – то есть сама по себе плотность населения еще не показатель перенаселенности страны. Может, перенаселенность – это, в конечном счете, не что иное, как бедность? Не будь люди в развивающихся странах так ужасно бедны, они могли бы лучше питаться, и стала бы рентабельной дополнительная продукция – при условии инвестирования в машины и тому подобное.

Говорить о проблемах населения всего мира было бы, писал автор, недопустимым обобщением. На самом деле уже выяснили, что население мира когда-то установится на стабильном уровне, предположительно между двенадцатью и пятнадцатью миллиардами душ, и также не исключено, что позднее оно снова начнет понижаться – подобные сценарии, локально ограниченные, часто развивались и в прошлом. То, что может быть принято за перенаселенность, на самом деле следует описывать в категориях бедности, точнее говоря, обнищания. Нищета – симптом тяжелого кризиса экономической и общественной системы. Усматривать в нем «соревнование между аистом и плугом», как его постулировал еще в девятнадцатом веке Роберт Мальтус, – заблуждение, которое ведет в конечном счете к идеологии Третьего рейха: «Народ-без-пространства».

Джон повертел книгу, прочитал текст на обложке и биографию автора. То ли он успокаивает страхи, то ли это голос разума в море истерии? Если бы у него сегодня не так болела голова. Или, лучше сказать, если бы она была не такая тупая! Ему казалось, что он лишился половины своего мозга, но где бы он ни вчитывался в текст, он всюду находил тон холодного, делового анализа. Тон, вызывающий наибольшее доверие. Может, не так уж и драматично все было?

Он больше вообще ничего не понимал.

Когда-то наследник вернет людям будущее, которое они потеряли.

Как там написано в завещании? Он никогда толком его не читал, потому что не знал латыни. А попросить кого-нибудь о помощи не догадался.

А в помощи он нуждался. Эта история была великовата для него одного. В кино его всегда удивляли крутые, хладнокровные, гениально-умные супермены, герои Тома Круза и Арнольда Шварценеггера, которые брали на себя тяготы мира и точно знали, что делать, а в конце всегда побеждали, и правда была на их стороне. Если такие герои и есть в реальной жизни, то уж это точно не он.

Он позвонил Эдуардо и попросил его поехать с ним во Флоренцию, в их офис и помочь ему слово в слово прочитать завещание. И что там еще осталось из наследия Джакомо Фонтанелли.

– А после этого можно будет пойти куда-нибудь поесть, или напиться, или даже подраться, если угодно.

Это, по крайней мере, вызвало у Эдуардо улыбку. Со времени побега Джона в Капаннори они почти не виделись. Может, хоть сейчас между ними все уладится.

– С чего это весь мир вдруг заинтересовался нашим архивом? – удивился Эдуардо. – Я, наверно, что-то прозевал? Может, сегодня международный день старых бумаг, а?

Джон не понял, что Эдуардо имел в виду.

– Дед сегодня сидит там с какой-то студенткой из Германии, которая интересуется предсказанием Фонтанелли. Разве он тебе ничего не сказал?

– Нет, – удивился Джон. – Откуда ей вообще известно, что такое предсказание существует?

– Хороший вопрос, правда? – сказал Эдуардо.

– Я не нахожу ничего привлекательного в этом древнем чтиве, честно, – признался Эдуардо по дороге во Флоренцию. – Старая пыльная бумага, ничего более. Временами меня поражает, как мы можем позволять связывать нас и определять наши поступки словами, которые кто-то написал пятьсот лет назад – по какому праву он ожидал, что мы должны под него подстраиваться?

– Понятия не имею, – сказал Джон. – Но ты высказываешься не как Вакки.

Это была первая поездка на бронированном «Мерседесе», которым он обзавелся по настоянию Марко. Требовалось специальное обучение, чтобы управлять таким автомобилем, поэтому за рулем сидел Марко. Пахло всем новеньким – кожей и деньгами. И почему-то казалось, что все выбоины и колдобины на дороге во Флоренцию за ночь заровняли.

– Я ведь был последним хранителем состояния Фонтанелли, – мрачно вещал Эдуардо. – Мы выполнили наш обет. После меня семья Вакки наконец-то свободна. – Он глянул в окно. – И, наверное, вымрет.

Флоренция, как всегда, кишела туристами. На улицах было не пробиться. Прохожие с любопытством заглядывали в тонированные стекла, когда машина в очередной раз застревала в пробке.

К счастью, контора Вакки находилась в переулке, не представляющем никакого интереса ни архитектурно, ни исторически, и тут было сравнительно спокойно. Джон уже привык к процедуре выхода из машины; Марко остановился вплотную у входа, несмотря на абсолютный запрет на остановку, вышел, рука за пазухой, посмотрел во все стороны и лишь после этого открыл заднюю дверцу. И только тогда, когда они вошли в дом, снова сел за руль, чтобы отогнать машину.

Он либо припаркует ее неподалеку, либо будет ждать звонка на мобильный телефон.

В помещениях древнего дома все еще пахло холодом и стариной и тихо, вначале почти неразличимо, из глубины доносились голоса. Значит, патрон и эта студентка были еще здесь.

Они поднялись на второй этаж. Дверь стояла полураскрытой, горел свет. Голоса стали отчетливее. Преимущественно это был один голос, женский.

Звучание этого голоса пробудило в Джоне какое-то странное беспокойство, которое он не мог бы объяснить. Разве он уже когда-то слышал его? Нет, никогда. Может, он чувствовал себя обойденным, что Кристофоро Вакки допустил в это помещение, к этим документам постороннего человека, не спросив и даже просто не поставив Джона в известность?

Оба не слышали, как они вошли. Они сидели в задней комнате, сосредоточенно склонившись над ящиком с завещанием, патрон и молодая женщина с длинными каштановыми волосами, вооружившаяся блокнотом, карандашом и словарем. Она вполголоса бормотала то, что записывала, переводя.

– И случилось в ночь на 23 апреля года 1495 так, что я увидел сон, Бог говорил ко мне…