Обреченная - Элизабет Силвер Страница 62

А затем я снова услышала, как мать говорит в трубку оператору службы 911.

«Моя дочь… она… она упала. Грабитель. Пожалуйста, помогите!»

Никто в тот день даже следствия не проводил.

«Пожалуйста, нам нужна помощь! Здесь был грабитель!»

Но никто не обратился к нам, чтобы опознать, того ли человека они поймали. Моя мать была лучшей актрисой, какую я только знала, и, возможно, остается лучшей актрисой в Калифорнии до нынешнего дня. А теперь была моя очередь.

Я схватила пистолет, стерла свои отпечатки пальцев и вложила его снова в руку Персефоны, словно она попросила меня. Я закрыла сейф и запихнула его назад, как и полагалось. Как Персефона и попросила меня восемь минут назад. Я подошла к телефону набрать 911, чтобы рассказать им, что случилось: когда мы играли, в дом залез чужой. Мистера и миссис Райга не было дома весь день. Но я так и не успела этого сделать.

Впервые в жизни моя мать приехала раньше времени. Она наверняка подъехала с фасада и ударила ладонью по гудку. Его звук пронесся через весь дом до его задней части, где я ждала со своей единственной подругой. Я направилась к передней двери, ставя одну ногу впереди другой. Возможно, моя мать не просто так приехала заранее. Возможно, она знала, что случится. Возможно, она знает, что делать. Да, она точно знает, что делать. «Все, что ты делаешь, я могу лучше, – слышала я ее пение. – Я могу сделать все лучше, чем ты».

«Здесь был грабитель, – шептала мне моя мать сквозь младенческие годы, внушая из гудящей машины всего в пятидесяти футах от меня. – Скажи, что здесь был грабитель. Просто скажи так. Ты хорошая актриса. Прямо как я. Прямо как я, ты хорошая маленькая актриса, Ноа. Ты можешь. Ты можешь сделать все лучше, чем я».

Я огляделась в поисках телефона, но не нашла его. Я хотела позвонить и сказать: «Да, здесь был грабитель. Я не знаю, кто это был, но он проник в дом, похитил мои украшения и ушел. И… и… он был в черной лыжной маске, так что я не видела его лица, но вот так все было. И… и ее застрелили».

Но я не сделала этого. Она никогда не пела для меня с этой сцены. Мне нужна была новая тактика.

Я побежала вверх по лестнице и схватила первое, что попалось мне под руку, что весило больше фунта (может, вазу? раму? не помню), и бросила эту вещь в стеклянный шкаф, где стоял фарфор семейства Райга. Крошечные лилии потрескались по кривым и прямым пересечениям, так что от них осталась лишь двадцать тысяч элементов пазла. Я побежала в кабинет, нашла семейный компьютер «Эппл IIc» на высоком столе красного цвета, вырвала его из гнезда и бросила на пол. Я не стала ждать, пока он развалится пополам, а его внутренности вывалятся на паркет белого дерева, как электронная жертва аварии. Затем я бросилась в комнату – мавзолей, где лежала Персефона перед тем, как соскользнуть и застыть в позе статуэтки. Если б это сделал грабитель, то он застрелил бы ее из собственного пистолета. Или, что еще хуже, он нашел бы этот пистолет и забрал бы его с собой. Я порылась в ящиках в комнате, вываливая их содержимое на пол, словно действительно искала оружие, а затем схватила пистолет, обернула его в мою спортивную рубашку и сунула к себе в рюкзак. Пусть полежит там; дома я подумаю, куда его деть.

Оставалось сделать только одно дело, чтобы все выглядело по-настоящему. Наверху, рядом с постелью миссис Райга, на ночном столике отдельно стояла шкатулка с драгоценностями. Я вспомнила, как моя мать всегда говорила мне, что держит свои драгоценности в отделении для носков, поскольку глупо показывать грабителю, где лежат все твои ценные вещи. Я думаю, она так сказала потому, что ничего по-настоящему ценного у нее никогда не было. Но, может, она была права. Когда сигнал машины моей матери превратился в бесконечный речитатив, я побежала наверх к шкатулке и открыла ее, прихватывая рубашкой, словно сделанной из подручных средств перчаткой. Я со школы знала, что твои отпечатки пальцев – все равно что твоя душа. Никто не может в них как следует разобраться, но у каждого уникальный рисунок. Я схватила бриллиантовый «теннисный браслет», который Персефона показывала мне несколько недель назад, поскольку он показался мне самой дорогой вещицей в шкатулке, сунула его в рюкзак к пистолету, вылетела из дома и прыгнула в машину к моей матери.

Мама просматривала «Пипл мэгэзин» месячной давности. Она не спросила меня, как прошел мой день, где Райга или почему я так долго выходила. Если б она прислушалась, то услышала бы биение моего сердца сквозь голос, приказывавшее мне направляться домой.

Через день моя мать пришла ко мне в комнату, чтобы рассказать о трагедии. Она услышала о ней в дневных новостях. Полиция не знала, кто это сделал, но, очевидно, в дом Райга проникли грабители, и один из них (их якобы было двое) выстрелил и убил Персефону. Мать так страдала, что ей пришлось мне об этом рассказывать. Она была в растрепанных чувствах, поскольку знала, что «ты была так с ней близка, как две горошинки из одного стручка». Она повторила это раза четыре во время разговора и показала мне газету с полицейским репортажем. Кроме убийства, «грабители похитили все деньги, бриллиантовый “теннисный браслет” и разбили фарфоровый сервиз ручной росписи стоимостью в двадцать тысяч долларов». Я понимала, что никогда не смогу рассказать о том, что я сделала. Через три дня я похоронила пистолет под старым дубом, осеняющим бесчисленные столетние захоронения на ближайшем кладбище.

Мой брат, моя мать и Брюс-скороход пошли на похороны вместе со мной, где мы сидели через три ряда позади Райга. После похорон я подошла к ним и сказала, что оплакиваю их потерю. Других детей у них не было, и они не были уверены, что будут. В смерти Персефоны они винили свое наследство. Проклинали переезд. Наверное, в этом они были правы, но все же. Я обняла их и рассказала, как любила Персефону и как горюю, и повторяла это снова и снова.

– Нет, дорогая, не надо, – сказали они мне, вытирая слезу с моего носа. – Это не твоя вина.

* * *

Ноябрь

Сара,

Я только что узнала, что, кроме прошения о помиловании, Оливер работал вместе с Ноа над ходатайством о пересмотре дела, чтобы подать очередную апелляцию в Верховный суд. На прошлой неделе, когда я пришла в тюрьму за подписью Ноа, чтобы получить школьные и медицинские документы из архива для включения их в прошение, я все поняла. Около месяца я не была в тюрьме, и предполагала, что Оливер тоже там не бывал. Правда, мне было нужно, чтобы он ходил туда, расспрашивал ее и выдавливал из нее крупицы правды о том, что все-таки случилось в тот первый день нового года. Однако это была прямая ошибка. Он перестал исполнять свои обязанности.

Прошлую субботу я почти три с половиной ужасных часа провела за рулем, чтобы попасть в тюрьму. И охранник сказал мне, что Оливер уже побывал здесь. Даже и говорить незачем, что он обычно не посещает наших клиентов и не ведет работы по другим нашим делам. Скорее всего, он просто болтал с Ноа о… да бог знает о чем. Конечно, я сказала тюремному начальству, что просто перепутала дни. Конечно, сказала я, у Оливера была назначена встреча. Конечно, наверное, годы берут свое – я попыталась выдать это за спокойную насмешку над собой. Они вежливо рассмеялись, а затем показали мне журнал посещений, который я лихорадочно скопировала на один листок, чтобы ты смогла увидеть это своими собственными глазами.