Квинканкс. Том 2 - Чарльз Паллисер Страница 63

Я дал согласие, и, вернувшись наверх после утренней работы, мы вымылись, пообедали и около полудня пустились в путь.

Солнечным, но прохладным днем в середине мая я вновь оказался в сумрачном, зловонном дворике. Я попросил моего спутника ждать где-нибудь поблизости, однако не показываться на глаза старику, чтобы его не встревожить. Припомнив, как в прошлый раз отбил себе кулаки, я снова постучал в дверь. Теперь я рассудил: нет ничего удивительного в том, что мистер Эскрит отказался ее отворить, поскольку назвался я именем, которое он ненавидел и которого страшился пуще всего на свете, — Клоудир.

Сегодня же, когда мне опять показалось, что заслонка дверного глазка медленно отодвинулась, я произнес:

— Я — Джон Хаффам. Откройте, пожалуйста.

Я услышал, как медленно снимаются тяжелые засовы, громадный ключ глухо лязгнул в заржавленном замке, и дверь отворилась. Передо мной, устремив на меня взгляд, стоял высокий ссутуленный старик. Дряблые щеки на длинном лице свисали складками к выпиравшей нижней челюсти. У него был красноватый нос картошкой, из-под набрякших век смотрели тусклые слезящиеся глаза. Он, похоже, несколько дней не брился, кое-где на лице сквозь седую щетину проступали пятна. Одет мистер Эскрит был в изношенный костюм прошлого века, местами порванный: латаные темно-коричневые бриджи с чулками до колен и выцветший зеленый кафтан старомодного покроя, расшитый камзол, пожелтевший от времени, и туфли с пряжками. От него разило спиртным.

Мистер Эскрит постоял с минуту, часто моргая, словно только что пробудился от глубокого сна, и, к моему изумлению, произнес:

— Я ждал вас, мастер Джон.

Посторонившись, он жестом пригласил меня войти. Я шагнул из солнечного света в сумрачный вестибюль и через стеклянную дверь вошел в холл, где и огляделся. Здесь стоял густой влажный запах разрушения, которым словно бы непрерывно веяло с потолка, многие из квадратных черных и белых мраморных плит на полу потрескались, и между ними проросли сорняки. Наверх вела широкая лестница, слева от нее, на стене, висели скрещенные алебарда и кривая сабля. Меня пронизала дрожь.

Мистер Эскрит наблюдал за мной с выражением, которое я не мог разгадать. Я взглянул на него, чувствуя, что этот реликт прошлого хранит в себе разгадки многих наших фамильных тайн; какой же способ, думал я, найти, чтобы побудить его раскрыть их? Сначала мне показалось, что он находится в последней стадии старческого слабоумия, но теперь, когда он вполне стряхнул с себя полудремоту, его проницательный взгляд, обращенный на меня, выражал живейшее внимание. Однако со здравомыслием он был явно не в ладах. Каким это образом он мог меня ожидать? Неужели узнал и вспомнил мою первую попытку сюда проникнуть? Но это же заведомо невозможно!

— Пройдите за мной, — предложил мистер Эскрит и, повернувшись, провел меня через холл, мимо лестницы, в небольшую темную боковую комнатку.

Усевшись в старинное глубокое кресло с подлокотниками, он указал мне на такое же, стоявшее напротив.

— Прошу вас, садитесь. Считайте этот дом своим собственным, ибо некогда он принадлежал вашему дедушке, хотя ныне им, согласно его завещанию, владею я.

Эти слова вызвали у меня растерянность: я вспомнил матушкину запись о том, что мистер Эскрит унаследовал дом от ее прадеда.

— Здесь был его кабинет, — продолжал мистер Эскрит. — Упокой его душу, Господи! Я преданно служил ему многие годы и был с ним, когда он умер.

Меня поразило хладнокровие, с каким он упомянул об убийстве моего дедушки.

— Это произошло в этой самой комнате, — добавил мистер Эскрит.

Ощутив, как по спине у меня пробежал холодок, я спросил:

— Вы не расскажете мне подробнее, мистер Эскрит? О смерти моего дедушки… — Тут я запнулся, но докончил фразу: — И о моих родителях.

— О смерти ваших родителей мне известно немногое, — ответил он, неверно истолковав мой вопрос.

Я был удивлен, что мистер Эскрит наслышан об этих событиях. Ведь когда матушка приходила в этот дом, он дал ей понять, что долгие годы ничего о ней не знал — и кто же сообщил ему о ее смерти? А откуда он узнал о судьбе Питера Клоудира?

— По правде говоря, вашу матушку я знал мало, — продолжал он. — Вашего отца я знал гораздо лучше.

Сказанное мистером Эскритом было полной противоположностью тому, что было известно об этой истории мне. Не тронулся ли он умом? По-видимому, нет; мои слова как будто задели ненароком какую-то скрытую в нем пружину: из его уст полилась живая связная речь; он припоминал детали, называл имена и даты без малейшего усилия. Слушая мистера Эскрита, я, однако же, убеждался, что при всей ясности и отчетливости, свойственным его рассказу о давным-давно минувших событиях, он путался в их отношениях с настоящим — или, вернее сказать, в собственных отношениях с прошлым.

Я мало знал вашу матушку. Гораздо лучше знал вашего отца: впервые я оказался в этом доме почти что мальчиком, поступив на службу к старому мистеру Джеффри Хаффаму — собственно, тогда я находился приблизительно в том же возрасте, что и вы сейчас, прошу вашего прощения, мастер Джон, не сочтите за непочтительность.

Не думаю, что вам будет интересно, если я начну пространно рассказывать о себе, а посему не стану обременять вас историей моей жизни; скажу только, что родился в бедной семье, чему всегда верил. Став постарше, я узнал, что я — приемный ребенок, но так и не смог выпытать у моих названных родителей имена настоящих. Вам, мастер Джон, выпало счастье происходить из старинного рода, по праву наделенного фамильной гордостью, так что вы и представить себе не можете, каково понятия не иметь, кто ваш отец и тем более ваша мать. Но даже и в вашем случае доказать собственную законнорожденность не так-то просто, и я это вам опишу.

Меня забрали из школы в пятнадцать лет и определили учиться на адвоката в конторе мистера Патерностера, ведавшего обширными юридическими делами мистера Хаффама. В ту пору, о которой я говорю, старому джентльмену понадобился помощник, наподобие секретаря или писца: разбираться с корреспонденцией и заниматься юридическими вопросами, поскольку он постоянно обращался в суд. И вот мистер Хаффам обратился к мистеру Патерностеру с просьбой найти подающего надежды юношу; тот привел меня сюда, и старому джентльмену — мне он показался очень старым, тогда ему было за шестьдесят, а теперь для меня это вовсе не возраст — я, видимо, понравился. Помню это до сего дня, хотя было это очень-очень давно. Протекция мистера Патерностера сулила мне успешную адвокатскую карьеру: не имея собственного состояния, без нужных связей, я потратил бы на достижение успеха долгие годы, но он был ко мне очень расположен, и я не без оснований полагал, что могу надеяться с его стороны на всяческое содействие. Тем не менее мистер Патерностер настойчиво склонял меня принять предложение мистера Хаффама, и я рассудил, что оно даст мне благоприятный шанс продвинуться в избранной профессии.

Выяснилось, однако, что в выборе я ошибся. Правда, в первые несколько лет, которые я провел здесь, все шло хорошо. Тогда Хаффамы, разумеется, еще оставались богатым, влиятельным семейством; мне приходилось вести для мистера Джеффри одновременно множество дел, что начинающего юриста не могло не увлекать. В чем заключались мои обязанности? Поначалу — довольно скромные: я помогал в управлении имением. Главным управляющим был тогда, конечно, мистер Фортисквинс: он распоряжался собственностью в деревне и собирал арендную плату, а мистер Патерностер служил городским агентом. Мистеру Хаффаму нужно было одно: чтобы кто-то писал за него письма, снимал с бумаг копии и решал текущие деловые вопросы — в этом доме постоянно толпился народ. Как грустно видеть его теперь пустым и обветшавшим!