Гламур - Кристофер Прист Страница 67

Незаинтересованному человеку она могла показаться обыкновенной серой мышкой, скучной и неприметной, но Грею, заинтересованному, увлеченному ею, она казалась на редкость привлекательной. Он чувствовал в ней нечто необычное: нечто скрытое, упрятанное под заурядной внешностью, – исходившую изнутри мощную электризующую энергию. Когда они бывали вместе, ему хотелось то и дело прикасаться к ней. Ему нравилось наблюдать, как меняется ее лицо, когда она улыбается, или занята чем-то, или сосредоточена на своей работе. Для него она была красавицей. Когда они занимались любовью, он чувствовал, как их тела сливаются в единое целое, еще не соприкоснувшись, – непередаваемое ощущение, которое он испытывал всякий раз, но так и не сумел определить. Ему казалось, что она стала неотъемлемой частью его самого – другой половиной, равной ему и вместе с тем во всем противоположной.

Она обижалась. Она заявляла, что, сомневаясь в ее невидимости, Грей тем самым отвергает и все остальное, всю ее жизнь. Фактически же дело обстояло иначе. Он ощущал в ней присутствие некого неявного, скрытого качества, которое особенно занимало и интриговало его и благодаря которому ее невидимость становилась для него эмоционально убедительной. Хотя в буквальном смысле Сью не была для Грея невидимой, как ни толковать это слово, в остальном она оставалась для него существом в высшей степени таинственным и неоднозначным. Он был весьма далек от того, чтобы отвергать ее опыт или отказываться от нее самой.

При всем том поездка в Ливерпуль давала ему возможность поразмыслить о Сью на расстоянии, обдумать ситуацию хладнокровно, вне действия ее чар.

В Ливерпуле все пропитано морем: набережная широкой реки, за которой виден Биркенхед, полоса Ирландского моря на западе, помпезные здания судоходных компаний викторианской эпохи, запах влаги в порывах ветра. Чуть в стороне от центра, но еще не на окраине, где улицы узкие, а постройки проще и беднее, море дает о себе знать уже по-другому. Там располагаются мрачные кварталы публичных домов, старые трущобы, опустевшие таможенные склады. Там множество пабов с морскими названиями и обширные пустыри, расчищенные для застройки и огороженные огромными щитами с рекламой ямайского рома и авиарейсов в Америку.

Это и был Токстет. И вот теперь запоздалое вмешательство правительства выражалось в бесплодных попытках возродить общественный дух там, где текучесть жизни всегда была нормой.

Как это было здорово – опять держать в руках камеру «Аррифлекс», ощущать на плече ее привычную тяжесть, прижиматься бровью к литой оправе окуляра. Грей был бы счастлив целыми днями не расставаться с камерой, молчаливо радуясь их воссоединению. С удивлением он обнаружил, что сохранил навык, что руки по-прежнему отлично знают свое дело, зрение и мысль, жестко ограниченные рамкой видоискателя, привычно заостряются и работают синхронно и четко. Мешало только одно: обычно он снимал в составе небольших бригад, а тут непривычное множество людей сбивало его с толку. Он чувствовал себя так, будто сдает испытательный экзамен. Ему казалось, что окружающие хотят убедиться, знает ли он по-прежнему свое дело. Но вскоре Грей понял, что боится собственных воображаемых страхов, что каждый слишком занят своими обязанностями, чтобы думать о нем. Он успокоился и с головой окунулся в работу.

Первый день съемок совершенно измотал его. Он порядком отвык от физических нагрузок, все следующее утро болела нога и ныли плечи. Но работа захватила его, и он чувствовал, что эти несколько дней стоят сотен часов физиотерапии.

Режиссер оказался опытным документалистом, и бригада без труда укладывалась в график. Съемки заканчивались во второй половине дня, и вечера оказывались свободны. Группа остановилась в знаменитом отеле «Аделфи» – причудливом строении викторианской эры в самом центре города. Каждый вечер народ собирался в большом, украшенном пальмами баре в бельэтаже, чтобы вместе выпить и поболтать. Грей пользовался бесценной возможностью пообщаться с коллегами: обменяться мнениями о работе, поговорить о былых заданиях, узнать свежие сплетни о старых знакомых. Обсуждали и новые перспективы: шансы получить контракт в Саудовской Аравии или отправиться в Италию для съемки политических репортажей.

Как эта жизнь была непохожа на то унылое существование, которое он вел последнее время, когда, сидя в четырех стенах, бесконечно думал только о себе и Сью, о ее странных рассказах, об их странных и не вполне здоровых отношениях! Однажды вечером он позвонил ей из номера. Услыхав знакомый голос в трубке, он испытал такое чувство, будто движется по длинному тоннелю, ведущему назад, в прошлое, в ту прежнюю жизнь, которая уже осталась за спиной. Она говорила, что без него ей одиноко, желала его скорейшего возвращения, сожалела обо всем, что было не так, говорила, что теперь все пойдет иначе. Он произносил слова утешения и старался быть искренним, но при этом чувствовал себя на редкость счастливым и беззаботным. Грей по-прежнему желал ее, жаждал близости с нею, но на расстоянии все их проблемы воспринимались совершенно иначе.

Последнюю часть фильма снимали вечером четвертого дня. Готовились к съемкам в местном рабочем клубе – мрачном помещении бывшего товарного склада. Грей со своими помощниками приехал заранее, чтобы установить осветители и освободить место для операторской тележки. В дальнем конце зала находилась примитивная сцена – небольшая площадка с несколькими прожекторами под потолком и парой звукоусилителей, затянутых в чехлы. Акустика оказалась прекрасной, и звукооператор, настраивавший уровень записи, все время недовольно морщился из-за мощного эха.

Среди посетителей клуба преобладали мужчины, женщин было немного. Мужчины носили костюмы без галстуков, женщины не снимали верхней одежды. Напитки подавали в обычных стаканах. Все говорили громко, перекрикивая грохот музыки, рвавшейся из динамика. Когда помещение заполнилось и у дверей встали двое громил, Грею вспомнился очень похожий паб в Северной Ирландии, где ему пару лет назад пришлось вести съемки. Там было такое же спартанское убранство: простые столы и стулья, голый дощатый пол, картонные подставки под пивные кружки, пепельницы с эмблемой пивоварни, светильники в дешевых абажурах под потолком и стойка бара, освещенная лампами дневного света.

Они начали съемку. Первые несколько кадров – общий вид заполненного людьми помещения, затем крупным планом – столики с посетителями, потом несколько интервью. Говорили о том, много ли народу сейчас без работы, каков уровень уличной преступности, есть ли перспективы переезда в другие места, обсуждали проблему повсеместного роста безработицы.

Главным номером вечера было выступление стриптизерши. Она появилась на площадке в кричащем, расшитом блестками наряде, который выглядел изрядно потертым. Грей вскинул камеру на плечо и подошел ближе к сцене, чтобы заснять выступление. Заметив камеру, женщина встрепенулась и постаралась показать все, на что способна. Она призывно гримасничала, вертела задом, картинно сбрасывала с себя одежду, сопровождая раздевание преувеличенными жестами. На вид ей было сильно за тридцать: грузная, с нечистой кожей, что было заметно даже сквозь толстый слой грима, с обвислой грудью и дряблым животом со следами растяжек, – едва ли она могла показаться кому-то привлекательной. Раздевшись, она спрыгнула с платформы. Грей следовал за ней с камерой, пока она ходила от столика к столику, садилась мужчинам на колени, раздвигала ноги, позволяла трогать свои груди, изображая при этом на лице мрачное веселье.