Завещание Сталина - Эдуард Скобелев Страница 67

— Смешно другое. Беня показал мне первую медаль Добровольческой армии — терновый венец, пронзённый мечом, на Георгиевской ленте. Говорит, что его отец получил эту медаль за Ледяной поход. Он был, оказывается, в числе 3698 уцелевших героев.

— Ничего не оказывается, — нервничает Цыписов. Он скупает все медали, а затем перепродаёт их тем, кто выезжает за границу. И Бехтереву это известно. — Не может быть у него такой медали! Еврей в зимнем походе — где Вы это видели?..

— Не знаю, не знаю, — Бехтерев, гордясь собственной выдержкой, медленно собирает шашки в коробку из-под печенья. — Утверждает, что его отец был дружен с Сергеем Леонидовичем Марковым. Был такой лихой генерал. И от него имеет серебряный портсигар с гравировкой.

— Это всё подделка, — успокаивает себя Цыписов. — Брехня!.. Чем дальше событие, тем больше его участников. Мошенники!..

Боясь пораниться, он отрезал голову убитой Ирки большим швейцарским ножом с зазубринами. Пилил позвонки, потому что никак не попадал между ними в более мягкую ткань. От густой крови слипались пальцы.

Окровавленная голова с полузакрывшимися веками не вызывала в нём никаких особых эмоций, голова и голова, как головы свиней или коз, какая разница?

Правда, он постоянно помнил, что Ирка — его жена, он с ней спал множество раз и даже целовал эти губы, на которых теперь пузырилась противная пена. Всё это его очень раздражало.

Он не захотел рисковать. После того как Ирка застала его за сеансом радиосвязи с американским агентом и увидела его доллары, сложенные в круглой жестяной коробке, она потеряла право на жизнь, потому что в любой момент могла заложить его: она была такой же патриоткой-идиоткой, как и её папаша Мурзин. Их сто раз обманывали, продавали, предавали, попирали, как собак, а они всё совались со своей «преданностью Родине». «Какой Родине? Нет уже давно никакой Родины!..»

Он стукнул Ирку бутылкой шампанского, которое намеревался распить, и когда она, обливалась кровью, беззвучно сползла на пол, успев глянуть на него удивлённо, он сбегал в кухню за швейцарским ножом и несколько раз всадил его в область сердца. Но этого показалось мало, нужны были гарантии, и он отпилил голову, и когда голова, выскользнув из рук, гулко ударилась о пол, он поразился, какая она тяжёлая и как много крови в человеке, это когда он затащил ещё тёплое тело в ванну, подумав о том, что придётся тщательно мыть пол, а он люто ненавидел эту работу, это была работа для всякой колхозани, которая привыкла перемещаться на корточках.

Срочно были вызваны опекавшие его люди — Бадинян и Дудник. После недолгого совета они сказали, что он напрасно отрезал голову, теперь придётся инсценировать исчезновение Ирки, а потом, через месяц или два, хоронить чей-то другой разложившийся труп, лишние хлопоты, лишние расходы, лишняя опасность.

Он наорал на них, разряжаясь от психического напряжения, но они всё поняли правильно.

Это были опытные люди, получали они не меньше, чем он, и скрупулёзно делали своё дело. Они вывезли тело убитой вместе с головой в мешке за город и там сожгли на костре, а останки закопали на берегу горного ручья.

Несчастному Мурзину всё время морочили голову, говорили, что сумасбродная Ирка умотнула «на материк», то есть как-то прорвалась из особой зоны, и её якобы уже видели в Москве на Таганской площади. Теперь, мол, «меры приняты», и её вот-вот водворят обратно.

А через месяц был предъявлен обезображенный труп женщины в разложившемся состоянии (выкопали на кладбище). Мурзин потребовал судебной экспертизы, но его шеф генерал Намёткин, который тоже был в деле, передавая якобы обнаруженный паспорт Ирки, посоветовал «не суетиться и признать свершившийся факт». Они и Мурзина готовы были убрать, чтобы замести следы.

Им казалось, что Мурзин смирился со своим горем, хотя так и не признал в обезображенном трупе родную дочь, всегда весёлую и жизнерадостную Ирку. Гроб был заколочен и опущен в могилу, и после того дня Мурзин стал особенно часто напиваться, полагая, видно, что таким образом и сам поскорее сойдёт в могилу. Он сделался замкнутым, угрюмым, а потом и вовсе ушёл со службы, хотя его не выгоняли: он знал всю историю городка и помнил многое такое, что никогда не фиксируется в бумагах, но в чём время от времени возникает острая нужда.

Разумеется, зять, шибко убивавшийся по жене на людях, содействовал спаиванию Мурзина — опухший и неповоротливый пьяница был уже не опасен при любом повороте событий…

Пришлось перестроиться и самому Леопольду Леопольдовичу: он сторонился теперь незнакомых людей и при них играл роль чудака, зацикленного на оздоровлении человечества. Странно, но в этом своём амплуа он пользовался даже успехом.

Однако всё, что его всерьёз интересовало, были деньги, которые он получал за рьяное пособничество американцам. Деньги он тщательно прятал, переводя затем их в банк небольшого испанского городка из Новороссийска, куда выбирался, пользуясь специальным тоннелем и специальным пропуском, и дал себе слово: как только сумма перевалит за двести тысяч, бежать за границу и там дать «последнюю раскрутку».

Но что-то его точило изнутри. Он не мог отделаться от чувства постоянной досады. Или скуки. К женщинам уже не тянуло, пить по-чёрному, как временами Мурзин, было противно и тяжело для сердца, а остальное — удручало роковой заурядностью и уездным примитивизмом.

Всё, что его ещё как-то поддерживало в форме, — самовнушение, что он послужил важному историческому делу; пусть он пока не обозревает его смысла, дело должно быть значительным, если его обслуживают единоплеменники. Правда, никаких особых чувств он к ним не питал, более того, всех подряд ненавидел, только боялся, что об этом узнают…

Прежде чем воплотиться в реальность, всякий замысел проигрывается в нашем сознании. Это только кажется, что «новое глобальное мышление» даётся человеку автоматически — оно достаётся заботами и усердием сплотившихся людей, которые на протяжении столетий умели обставить всё таким образом, что другие люди за них строили дома и дороги, пахали землю и разводили скот, водили корабли и умирали в битвах. Поодиночке ловкачи ничего бы не достигли. Но, собранные в шайку, умели морочить головы, выступали как гадальщики и маги, исцелители и наставники юных, опустошая кошельки богатых, знатных и располагавших властью, — от тех зависела раздача поместий, привилегий, должностей, спасение посаженных в тюрьму. Члены шайки усердно прославляли друг друга во всех странах, где делали бизнес, подвизаясь то под видом астрологов, знатоков чтения судеб по бегу планет, то под видом библиотекарей, толкователей снов и составителей «самых результативных законов»…

Но и эти махинации раздражали: солидарность лисиц, вместе опустошающих курятник…

После убийства Нинки Леопольд совершенно убедился в правоте своего связника Джери, который не раз признавался ему, что он уже плохо ориентируется в историческом пространстве: единственный выход — признать, что мир соткан из вымыслов и что на свете в действительности нет ни лжи, ни правды, ни науки, ни суеверия, ни красивых, ни безобразных, ни преступлений, ни добрых деяний.