Законы отцов наших - Скотт Туроу Страница 68

— О, черт возьми! — У меня совершенно не было настроения разговаривать с ней.

— Не снимай трубку, — предложила Сонни.

Однако я все же подошел к телефону. Как ни странно, но на другом конце оказалась не мать, а отец. После обмена дежурными фразами он приступил к делу:

— Твоя мать сказала мне, что если ты приведешь в действие свой план, то у нас не будет выбора, кроме как последовать за тобой, где бы ты ни обосновался. Так она считает.

Последовала довольно продолжительная пауза. Идея показалась мне абсолютно нелепой и бессмысленной. Мои родители никогда не ездили в отпуск, никогда не покидали пределов округа Киндл. Путешествия давно уже потеряли для них всякую притягательность.

— Ты шутишь.

— Напротив, я никогда еще не был так серьезен.

— Она сошла с ума, — выдавил я из себя.

— Разделяю твое мнение, — ответил отец.

Мать, вне всякого сомнения, стояла поблизости и с тревогой вслушивалась в наш разговор, прикрыв рот рукой.

— Ты пытался отговорить ее?

— Неоднократно.

— Но ведь ты не поедешь, не так ли?

— Я? У меня здесь бизнес, как хорошо тебе известно. Начать все заново в другом городе — не говоря уже о другой стране — в моем возрасте немыслимо.

О том, чтобы отойти от дел и жить на пенсию, не могло быть и речи. Без потока доходов отец чувствовал бы себя как рыба, выброшенная на берег.

— Ну и что же тогда?

— Твоя мать полна решимости.

— Но она не может ехать без тебя. Кто будет заботиться о ней?

Отец ответил не сразу.

— Я не знаю, как именно она представляет себе это. Вероятно, думает, что рядом с ней будет ее сын.

Капкан, который я поставил сам себе, захлопнулся. Впору было завыть от безысходности.

— Она будет разговаривать со мной?

Осведомившись у нее на этот счет, он сухо сообщил мне:

— Нет. Дело решенное и обсуждению не подлежит. Точка.

У меня голова шла кругом, и все же во мне теплилось некое подобие сочувствия или даже жалости к отцу. Он казался собранным, почти беззаботным, однако если бы мать покинула его, он — я был уверен в этом — погрузился бы в океан невеселых переживаний. Всякий выход из дома был бы сопряжен для него с гневом и паранойей.

— Сет, я надеюсь, это служит наглядной иллюстрацией. — Отец умолк на несколько секунд, а затем заговорил снова. Его голос дрожал то ли от ярости, то ли от унизительной необходимости упрашивать меня. Однако все же он нашел в себе силы закончить: — Надеюсь, ты пересмотришь свое решение.

Немного помолчав, я сказал ему наконец то же, что и всегда:

— У меня нет выбора.

— Это не план! — вскричал он. — Это сумасшествие! Ты совсем не отдаешь себе отчета в своих действиях. На что ты будешь существовать? Как будешь жить? — спросил он. Для него этот вопрос всегда был главным. — Ты не сможешь прокормить даже себя, а не то что двух человек.

— Мама не поедет, — сказал я. — Ты же знаешь, что она не поедет.

— Наоборот, — возразил он. — Разве ты не видишь, что происходит?

Разумеется, я был в состоянии понять это, пусть и не сразу. Тридцать с лишним лет мать безоговорочно признавала непререкаемый авторитет отца, его тысячу правил, но это признание было своего рода платой за то, что он гарантировал безопасное существование ей и мне. Теперь же, если он не мог соблюдать дальше это соглашение, она считала себя жертвой обмана. Апеллировать к ее благоразумию, говорить, что она подвергла опасности собственную жизнь, было бесполезно, потому что ее жизнь не имела для нее значения. Она давно уже согласилась на существование, в котором для нее не было никакого удовлетворения, причитавшегося ей в силу естественного права. Ее кредо было простым: «Моя страна — это мой ребенок. Он — мой долг. Моя жизнь». Она выжила только ради будущего. Каким бы мрачным оно ни казалось, я знал, что она последует за мной. В то время как я все глубже осознавал эту реальность, отец выливал на меня ушат обличений:

— Знаешь ли ты, что такое быть эмигрантом без единого цента в кармане, без всяких средств к существованию, да еще в стране, которая для тебя чужая? У меня есть кое-какой опыт по этой части. Война — не единственная поганая вещь в жизни, Сет. Я скажу тебе то же, что сказал твоей матери: если ты выберешь этот курс, если ты перейдешь эту границу, не рассчитывай потом на какую-либо помощь с моей стороны.

— Я вовсе не так глуп, папа. Поверь мне.

— Конечно. Ведь ты у нас всезнайка, Сет.

— Я никогда не буду просить у тебя денег. — Теперь обнажилась абсолютная суть того, что было между нами. — Подчеркиваю: никогда. Ты слышишь меня?

Он не слышал. Он уже положил трубку.

Кто-то сказал, что деньги — это корень всех зол. Для моего отца они имели не только это, но и гораздо большее значение. Первоначально он был заурядным профессором экономики в университете, но затем начал консультировать банки и брокерские фирмы, стал одним из лучших специалистов страны по находящейся в обращении денежной массе. В результате всю жизнь я слышал от отца теоретические рассуждения: как деньги являются средством, манипулируя которым каждый старается получить то, что он хочет, и чем больше ты чего-то хочешь, тем более заплатишь. Это своего рода могучая, полноводная река жизни, куда вливаются все желания. Слишком идеальная, с моей точки зрения, теория, которая игнорирует такие вопросы, например, как: сколько каждому нужно для начала или что имел в виду автор слов песни, заявив, что лучшие вещи в жизни достаются бесплатно. Однако эта теория хотя бы признает, что если вам нужны деньги, значит, вам действительно нужно что-то еще. Что было нужно моему отцу, я не мог толком понять.

Его имя было Бернгард, и поэтому его часто путали с Бернардом Вейсманом, сказочно богатым человеком, которому принадлежали Башни Моргана в Дюсейбле и несколько крупнейших в стране супермаркетов.

— Нет, я бедный Вейсман, — обычно отвечал отец, и меня поражало то, с каким смехотворным смирением он произносил эти слова.

Я знал, что дела у отца шли отлично — это явствовало из комментариев его деловых знакомых, с которыми мы встречались на улице, однако он не желал признавать этот факт и каждый раз, когда ему приходилось вынимать из кошелька хотя бы доллар, казалось, будто внутри у него что-то умирало.

Когда я учился в колледже, у нас в общежитии регулярно устраивались легендарные «дешевые» соревнования. Это была своего рода клоунада, когда мы, кривляясь и паясничая, выставляли напоказ нищету родителей. Моими главными соперниками были представители других этнических меньшинств, славянского и греческого. От англосаксонских протестантов, то есть от янки, выступал только один студент. Победителем всегда оказывался я. Мой отец был вне конкуренции. Наши товарищи по общежитию покатывались со смеху, когда я рассказывал разные истории, реальные и выдуманные. Как отец, вместо того чтобы посадить новые вечнозеленые растения перед нашим простым бунгало с односкатной крышей, покрасил их зеленой краской, после чего они погибли, когда зимой ударили очень сильные холода. Как отец возвращал в магазины товары через два, а то и три года после покупки, если на пиджаке отскакивала пуговица или истерся воротник, и требовал, чтобы ему вернули хотя бы часть первоначальной цены. Как он заставлял ждать важных клиентов-банкиров только потому, что ему нужно было сбегать на распродажу и купить по бросовой цене коробку туалетного мыла. Как он поздним вечером, бывало, разглаживал для повторного использования пакеты из плотной коричневой бумаги из-под ленча, которые я, следуя его инструкциям, приносил назад домой из школы в кармане куртки. Как отец приладил таймер к лампочке в санузле, потому что в детстве, когда я был еще совсем маленьким, я часто забывал выключить свет. В результате я нередко чуть не умирал со страху — когда я еще сидел на горшке, не успев справить нужду, выключался свет и воцарялась кромешная тьма.