Фатерланд - Роберт Харрис Страница 7

Дверь отворилась, и появился Пауль, словно стеснительный парнишка, которого против воли вытолкнули играть на сцену. Он был в новенькой форме детской нацистской организации – пимпфов – хрустящей черной рубашке и темно-синих шортах. Сын молча забрался в машину. Марш, смущаясь, прижал его к себе.

– Выглядишь как большой. Как в школе?

– Все в порядке.

– Как мама?

Мальчик пожал плечами.

– Чем бы нам заняться?

Снова неопределенное движение плечами.

Они пообедали в современном заведении со стульями и столами из пластика на Будапештерштрассе, напротив зоопарка: отец и сын. Один заказал пиво и сосиски, второй – яблочный сок и гамбургер. Марш заговорил о пимпфах, и тут личико Пили озарилось радостью. До того, как стать пимпфом, ты был ничем, «не носил формы, не участвовал в собраниях и не ходил в походы». В организацию разрешали вступать с десяти лет и оставаться в ней до четырнадцати, когда ты становился полноправным членом организации гитлеровской молодежи – гитлерюгенда.

– Я был первым в списке принятых!

– Молодец.

– Надо пробежать шестьдесят метров за двенадцать секунд, – рассказывал Пили, – прыгнуть в длину и толкнуть ядро. Потом поход – целых полтора дня. Написать об учении партии. А ещё надо знать наизусть «Хорст Вессель».

Маршу даже показалось, что сын вот-вот её запоет, и он поспешно спросил:

– А где кинжал?

Пили, сосредоточенно наморщив лоб, полез в карман. Как он похож на мать, подумал Марш. Такие же широкие скулы и пухлый рот, такие же серьезные, широко расставленные карие глаза. Пили аккуратно положил перед ним кинжал. Он взял его в руки и вспомнил день, когда получил свой. Когда это было? В тридцать четвертом? Волнение мальчугана, который верит, что его приняли в общество мужчин. Он повернул кинжал другой стороной, и на рукоятке ярко блеснула свастика. Взвесил его на ладони и вернул сыну.

– Горжусь тобой, – сказал он. – Чем займемся? Можно сходить в кино. Или в зоопарк.

– Хочу прокатиться на автобусе.

– Но мы же катались прошлый раз. И до этого.

– Неважно. Хочу на автобусе.

– Большой зал рейха – самое большое здание в мире. Он возвышается больше чем на четверть километра, и в отдельные дни – как, например, сегодня, посмотрите – верхнюю часть его купола не видно. Диаметр самого купола – сто сорок метров, и купол римского собора Святого Петра уместится в нем шестнадцать раз.

Они доехали до начала проспекта Победы и въезжали на Адольф-Гитлерплатц. С левой стороны площадь ограничивалась зданием штаба верховного командования вермахта, с правой – новой имперской канцелярией и Дворцом фюрера. Прямо – здание Большого зала. Вблизи он уже не выглядел таким серым, как издалека. Теперь им было видно, о чем говорила экскурсовод: что колонны фасада были из красного гранита, добытого в Швеции, а по бокам располагались золотые изваяния Атласа и Теллуры, несущих на плечах сферы, изображающие Небо и Землю. Само здание было кристально-белым, как свадебный пирог. Тускло-зеленый купол из листовой меди. Пили так и остался впереди.

– В Большом зале проводятся только самые торжественные церемонии германского рейха. Он вмещает сто восемьдесят тысяч человек. Одно интересное непредвиденное явление: дыхание такого количества людей собирается под куполом и образует облака, которые выпадают в виде легкого дождя. Большой зал – единственное здание в мире, образующее собственный климат…

Марш все это уже слышал. Он глядел в окно, а видел лежащее в грязи тело. Плавки! О чем думал старик, купаясь в понедельник вечером? Берлин вчера ещё со второй половины дня затянуло темными тучами. И когда наконец разразилась гроза, дождь стальными прутьями сек по улицам и крышам, заглушая гром. Может быть, самоубийство? Подумать только: забрести в холодное озеро, поплыть в темноте, рассекая воду, к середине, видеть, как над деревьями сверкают молнии, и ждать, когда усталость сделает все остальное…

Пили вернулся на место и возбужденно подпрыгивал на сиденье.

– Папа, а мы фюрера увидим?

Видение исчезло, и Маршу стало стыдно. Опять один из тех снов наяву, о которых, жалуясь, говорила Клара: «Даже когда ты здесь, на самом деле ты не с нами».

Он ответил:

– Вряд ли.

И снова экскурсовод:

– Справа имперская канцелярия и резиденция фюрера. Длина её фасада составляет ровно семьсот метров, что на сто метров длиннее фасада дворца Людовика XIV в Версале.

По мере продвижения автобуса здание канцелярии медленно раскручивалось, подобно спящему на краю площади китайскому дракону: мраморные колонны и красная мозаика, бронзовые львы, позолоченные силуэты, готические письмена. Под развевающимся знаменем со свастикой почетный караул из четырех эсэсовцев. Ни одного окна, но на высоте пятого этажа в стену встроен балкон, на котором появлялся фюрер в тех случаях, когда на площади собирался миллион людей. Даже теперь под балконом торчало несколько десятков зевак, глазеющих на плотно закрытые ставни. Бледные от ожидания лица. А вдруг…

Марш взглянул на сына. Пили, не отрываясь, смотрел на балкон, словно распятие, сжимая в кулачке кинжал.

Они вышли из автобуса там же, откуда началась экскурсия, – у Готенландского вокзала. Был уже шестой час. Меркли последние следы естественного света. День с отвращением отделывался от самого себя.

Двери вокзала извергали людей – солдат с вещевыми мешками в сопровождении девушек или жен, иностранных рабочих с картонными чемоданами и перевязанными веревками потрепанными узлами, колонистов, завороженно глазеющих на толпу и яркие огни после двухдневного путешествия из степных далей. Повсюду люди в форме. Темно-синей, зеленой, коричневой, черной, серой, цвета хаки. Похоже на завод после окончания смены. Стук металла и пронзительные свистки, как на заводе, заводские запахи жара и смазки, спертого воздуха и металлических опилок. Со стен кричали восклицательные знаки: «Будь постоянно бдителен!», «Внимание! Немедленно сообщайте о подозрительных свертках!», «Террорист не дремлет!».

Отсюда поезда высотой в дом по четырехметровой колее направлялись к аванпостам империи – в Готенланд (бывший Крым) и Теодерихсхафен (бывший Севастополь), в генеральный комиссариат Таврида и его столицу Мелитополь, в Волынь-Подолию, Житомир, Киев, Николаев, Днепропетровск, Харьков, Ростов, Саратов… Это была конечная станция пути из нового мира. Объявления по местной радиосети о прибытии и отправлении перемежались с увертюрой из «Кориолана». Марш попытался ваять Пили за руку, когда они пробирались сквозь толпу, но мальчик вырвался.

Потребовалось четверть часа, чтобы выбраться из подземного гаража, и ещё столько же, чтобы покинуть забитые улицы вокруг вокзала. Они ехали молча. Только когда машина уже подъезжала к Лихтенраде, Пили неожиданно выпалил:

– Ты асоциальный, правда?