Обстоятельства гибели - Патрисия Корнуэлл Страница 72

— Марка Бишопа убили тридцатого января. — Я пытаюсь указать на очевидное — ее утверждения о том, что Джонни подставили, противоречат здравому смыслу, — время не сходится.

Если изменения личности начались прошлым летом, когда он работал в «Отуоле», а убийство Марка Бишопа случилось лишь в конце января, то получается, что кто-то сумел запрограммировать Джонни на месяцы вперед. Между тем в деле Марка нет ничего, что указывало бы на тщательное планирование, но отчетливо просматривается бессмысленное и садистски жестокое нападение на ребенка, игравшего во дворе собственного дома. Сами обстоятельства говорят в пользу преступления, не спланированного заранее, но совершенного под влиянием момента, убийства, совершенного из жестокости, зловещей игры хищника, возможно, с наклонностями педофила. Не заказное убийство, не устранение террориста в ходе тайной операции. Я не верю в то, что смерть ребенка была предусмотрена неким планом, имевшим определенную цель и связанным с национальной безопасностью, борьбой за политическую власть или деньги.

— …Люди, которые не знают, что такое синдром Аспергера, полагают, что страдающие от него склонны к насилию, что их и людьми-то назвать нельзя, что они не похожи на нас и не испытывают никаких чувств. Люди много чего полагают на основании того, что я называю необычностью. Это не болезнь и не отклонение — это недостаток. — Миссис Донахью говорит быстро, и мысли ее не всегда последовательны. — Вы указываете на тревожные изменения в поведении, и люди сразу думают — это он. Для Джонни необычность стала еще одним печальным недостатком, как будто только этого ему и не хватало. Но дело не в необычности, а в том, что, когда он в мае прошлого года начал работать в «Отуоле», с ним стало происходить что-то ужасное…

Мне вспоминаются слова Бентона о том, что смерть Марка Бишопа может быть связана с другими смертями: футболиста, найденного в Бостонской бухте в прошлом ноябре, и даже, не исключено, человека из Нортон’с-Вудс. Если Бентон прав, то на Джонни должны были бы повесить все три убийства, но это ведь невозможно. Так, например, во время последнего он находился в Маклине. Я знаю, что он не мог совершить это преступление, и не понимаю, как его можно было подставить в этом случае — не выпустив из Маклина и не вооружив инжекторным ножом.

Бентон пишет очередную записку: «Нам пора». И подчеркивает.

— Ваш сын принимает какие-то лекарства? — спрашиваю я.

— Вообще-то нет.

— Рецептурные или, может быть, те, что в свободной продаже? — Я стараюсь не нажимать, хотя дается это с трудом — мое терпение на исходе. — Может быть, вы все же скажете, что он принимал, прежде чем попал в центр Маклина? Или, может быть, у него есть какие-то другие медицинские проблемы?

Я едва не сказала были вместо есть, как будто он уже умер.

— Э… назальный спрей. Особенно в последнее время.

Бентон поднимает руки ладонями вверх, как бы говоря, что это уже не новость. Он знает, какие лекарства принимает Джонни. Терпение его на исходе, что проявляется в прорывающихся из-под обычной непроницаемости жестах и взглядах. Он хочет, чтобы я поскорее закончила разговор и поехала с ним.

— Почему именно в последнее время? У него появились респираторные проблемы? Аллергия? Астма? — Я достаю пару перчаток и протягиваю Бентону, потом передаю конверт с печаткой.

— Аллергия на животных, пыль, пыльцу, глютен… едва ли не на все. Джонни — аллергик, лечится почти всю свою жизнь. До прошлого лета дела шли неплохо, а потом все вдруг перестало помогать. Сезон для аллергиков был очень тяжелый, к тому же добавился стресс. Он снова начал пользоваться назальным спреем с кортизоном… не могу вспомнить название…

— Кортикостероид?

— Да. Правильно. Я сомневалась, не знала, как это отразится на его состоянии и поведении. Бессонница, перепады в настроении, раздражительность. При обострениях доходило до потери сознания и галлюцинаций, так что в конце концов нам пришлось его госпитализировать.

— Вы сказали «снова». То есть он и раньше пользовался спреем с кортикостероидами?

— Да, на протяжении нескольких лет. До того, как начал новый курс лечения. Примерно год все шло прекрасно, но потом вдруг стало хуже, и ему пришлось возобновить прием назального спрея.

— Расскажите об этом новом курсе.

— Вы, конечно, знаете… драже под язык.

Я знаю, что сублингвальная иммунотерапия еще не получила одобрения Управления по контролю за пищевыми продуктами и лекарственными препаратами, поэтому спрашиваю:

— Ваш сын участвует в программе клинических испытаний?

Пишу еще одну записку Бентону: «Спрей и драже — в лабораторию. Немедленно».

— Да, участвует, благодаря нашему врачу-аллергологу.

Смотрю на Бентона — интересно, известно ли ему об этом? Мой муж читает записку, натягивает перчатки и бросает взгляд на часы. Впечатление такое, что он все видел, в том числе и печатку, и либо знает, что это не важно, либо уже принял какое-то решение. Что-то случилось. Что-то закончилось.

— …Недокументированное использование, так это называется. Курс проходит под наблюдением врача, но Джонни избавлен от необходимости еженедельно приходить и делать инъекции. — Говорить об аллергии миссис Донахью заметно легче, чем о чем-то другом.

Нынешнее обострение аллергии наводит на мысль, что с лекарствами Джонни кто-то поработал. Если химический состав того, что он кладет под язык или впрыскивает в нос, подвергся изменению, это могло не только снизить эффективность лекарств, но и негативно повлиять на его состояние. Краем глаза смотрю на Бентона — он с непроницаемым лицом рассматривает печатку. Поднимаю и показываю письмо, указывая на водяной знак. Никакой реакции. Замечаю у него на брови клочок паутины, протягиваю руку, снимаю. Бентон возвращает кольцо в конверт, поворачивает голову и делает большие глаза, как иногда на вечеринках и обедах, — уходим.

— …Джонни ежедневно принимает несколько драже, и какое-то время это давало прекрасные результаты. Потом они тоже перестали действовать, и ему бывает иногда очень плохо. В прошлом августе он вернулся к спрею, но стало только хуже, и к тому же обозначились встревожившие меня изменения личности. Другие тоже это заметили, у него начались проблемы с поведением. Его, как вы знаете, удаляли с занятий, но того мальчика он никогда бы не обидел. Не думаю, что Джонни даже мог обратить на него внимание, не говоря уж о том, чтобы сделать что-то…

Бентон снимает перчатки и бросает их в мусорную корзину. Я указываю на конверт, и он качает головой. Не спрашивай миссис Донахью о печатке. Он не хочет, чтобы я упоминала о ней, или, может быть, в этом нет необходимости из-за того, что Бентон уже что-то знает. Мой взгляд случайно падает на его запыленные ботинки. Странно, когда мы с ним находились в кабинете Филдинга, обувь была чистой. Тут я замечаю, что брюки моего мужа тоже в пыли, а рукава пальто грязные, как будто он терся обо что-то.

— …Главное, о чем я хотела поговорить с вами, вопрос, скорее, личного свойства и касается человека, который занимается с ним боевыми искусствами и, как принято считать, обязан следовать некоему кодексу чести, — говорит миссис Донахью, и я тут же настораживаюсь — уж не пропустила ли чего. Или, может, неправильно ее поняла. По крайней мере, то, что я услышала, представляется невозможным. — Проблема по большей части в этом, чем в чем-то другом, что бы вы ни думали или что бы он вам ни сказал. Все ложь, я абсолютно уверена, потому что если ваш заместитель утверждает, что я звонила с целью разузнать какие-то детали, касающиеся того мальчика, то это неправда. Говорю вам, я не спрашивала о Марке Бишопе, которого, кстати, мы лично не знали. Мы только иногда его видели. Я не выведывала никакой информации…