Пир плоти - Кит МакКарти Страница 74

— Я не видел в этом никакой необходимости, старина, — отозвался Сайденхем. — Ее и так уже достаточно искромсали. К чему делать из нее схему метрополитена?

Айзенменгер не стал высказывать свое мнение на этот счет и лишь попросил Энтони сделать снимки разрезов, а Клайва — перевернуть тело на живот и хорошенько осветить спину.

— Ничего там нет, — заявил Сайденхем, как будто его мнение являлось истиной в последней инстанции. Айзенменгер пропустил эти слова мимо ушей и принялся внимательно разглядывать спину девушки. Вскоре он обнаружил три едва заметных кровоподтека, которые тоже были сфотографированы с приложением мерной линейки.

— И какой из этих синяков был, по-вашему, смертельным? — сострил Сайденхем. Айзенменгер опять не обратил на него внимания и, опустив руки ниже, раздвинул ягодицы.

— Что вы скажете насчет этого? — обратился он к Сайденхему.

Тот приблизился, а Уортон, встрепенувшись, наблюдала за коллегами с живым интересом. В заключении, составленном Сайденхемом, об анусе ничего сказано не было.

— Насчет чего?

— Вот здесь, справа. Мне кажется, это рваная рана, а вокруг ссадины. — Он обратился к Джонсону: — Отметьте это, пожалуйста.

— Да видел я эти царапины! — фыркнул Сайденхем. — И это ровным счетом ничего не значит — они могут быть у кого угодно, дорогой мой. Вовсе не факт, что их сделали во время изнасилования. Они могли появиться… ну… хотя бы от запора.

— Неужели? — саркастически произнес Айзенменгер, и Уортон насторожилась.

— Ну да, — нахмурился Сайденхем. — Запоры бывают даже у молодых, и нет ничего удивительного, если она испытывала боль в заднице всякий раз, когда садилась на горшок.

А возможно, запоры были результатом употребления наркотиков.

— Конечно, Чарльз, — кивнул ему Айзенменгер с улыбкой. Тем не менее он велел сфотографировать область ануса и вырезал два его образца для исследования.

Но больше всего его заинтересовал нос Никки Экснер.

— Перегородка изъязвлена, — заключил он, внимательно осмотрев ее.

Сайденхем отнесся к этому сообщению с крайним недоверием, которое не исчезло даже после того, как он с недовольным видом разглядывал перегородку секунд тридцать или сорок.

— Я вижу только, что она немного покраснела. Если вы считаете, что это важно, то, значит, она первый человек на земле, скончавшийся от обыкновенного насморка.

Однако Уортон вполголоса пробормотала ругательство, когда Айзенменгер опять распорядился запечатлеть все на пленку, занести в протокол и взять образцы тканей.

На этом внешний осмотр закончился, и Айзенменгер велел Клайву вскрыть разрезы на теле, начиная с продольного. Публика при этом начала потихоньку впадать в транс.

Клайв был хорошим специалистом и не зря гордился своим мастерством в этой отнюдь не простой области, которое здесь зачастую, по вполне понятным причинам, недооценивают. Старый морг постепенно приходил в упадок — требовалось несколько сотен фунтов, чтобы еще на какое-то время поддержать его в более или менее приличном состоянии, однако и то, что оставалось от былого совершенства этого заведения, Клайв содержал в чистоте и порядке. Инструменты всегда были идеально заточены, документация велась весьма и весьма аккуратно. С такой же ответственностью Клайв относился и к обработке трупов. Ему удавалось восстановить голову человека, раздробленную винтовочной пулей или раздавленную колесами грузовика так, что родные, после того как тело несчастного проходило через руки Клайва, узнавали погибшего. Когда же Клайв зашивал тело после вскрытия, он бдительно следил за тем, чтобы ни одна из внутриполостных жидкостей не вытекла наружу. И в результате при вытягивании нити во время повторной аутопсии с нее свисали кусочки мяса, напоминавшие свиной фарш. Тело при этом дергалось и слегка подпрыгивало, иной раз даже извивалось, как бы пускаясь в пляс, мало похожий на танец живого человека и оттого еще более жуткий.

Но все это были цветочки по сравнению с тем, что открылось взгляду, когда шнуровка оказалась наконец удаленной.

Нетронутое человеческое тело при вскрытии демонстрирует, как точно, разумно и экономно устроил его Господь: разнообразные органы, отличающиеся по форме и окраске, упакованы столь искусно, что если зритель и не назовет эту картину красивой (за исключением, может быть, Гудпастчера), то не восхититься ею не сможет. И даже когда тело больше не функционирует, оно продолжает хранить свою форму.

Однако это справедливо лишь в отношении тела, внутренностей которого еще не касалась рука человека. То же, которое вскрывают повторно, утрачивает не только свои функции, но и форму. Весь божественный план летит кувырком. Органы сдвинуты с мест, удалены или искромсаны ножом патологоанатома. И никакой доктор, естественно, не станет после вскрытия заниматься столь бессмысленным занятием, как восстановление божественного внутреннего устройства человека. Удаленные органы, достигшие совершенства в ходе миллионнолетней эволюции, складываются вместе сперва в контейнер из нержавеющей стали, а затем в полиэтиленовый мешок, который просто как попало запихивается в брюшную полость.

Именно такой мешок и вытащил Клайв из тела Никки Экснер. Он был завязан, и его бесформенное содержимое, плававшее в красной жидкости, на ярком свету ясно просвечивало сквозь полупрозрачные стенки.

Первым не выдержал Уилсон. Лицо его побледнело, он издал какой-то нечленораздельный тоскливый звук, бросил томный взгляд на Уортон и, стараясь сохранить достоинство, но тем не менее целеустремленно, направился к выходу. Айзенменгер поднял голову на шум его шагов и, увидев расширившиеся и ставшие от этого еще более зелеными глаза Елены, улыбнулся ей. Девушка выдавила из себя ответную улыбку, но эта улыбка больше походила на оскал мыши, пробирающейся по кошачьей территории. Уортон прислонилась к стене и приняла скучающий вид, но на самом деле внимательно наблюдала за всеми действиями Айзенменгера, и вокруг ее рта пролегла тревожная складка.

Клайв положил мешок с внутренностями в большую стальную чашу и по указанию Айзенменгера губкой промокнул лишнюю кровь из брюшной полости трупа, чтобы ту можно было осмотреть. Айзенменгер попросил Энтони сфотографировать вскрытое тело и начал надиктовывать Джонсону свои наблюдения. Клайв же тем временем поставил чашу с внутренними органами Никки Экснер на разделочный стол. Айзенменгер приоткрыл на теле поперечный шов под ребрами и взял образцы с обоих краев. После этого он повернулся к разделочному столу.

Теперь он стоял спиной к Елене и Уортон, но ни та, ни другая не выказали желания подойти поближе. Сайденхем с окончанием внешнего осмотра потерял ко вскрытию всякий интерес, что даже несколько позабавило Айзенменгера. Это было типично для судебных медиков, которые не придавали никакого значения внутренним органам, в то время как у всякого нормального патологоанатома именно они и должны были вызвать наибольшее любопытство.

Вряд ли скуку Сайденхема вызвал тот факт, что тело Никки Экснер было ему хорошо знакомо по первому вскрытию, поскольку тогда он обследовал его крайне поверхностно. Клайв с немалым трудом и одновременно с удивительной ловкостью извлек из черепа мозг, созданный Богом с неподражаемым мастерством, непостижимым знанием дела и удивительной любовью к человеку. Мозг оказался Сайденхемом не надрезан, а разрублен, словно какая-нибудь серая творожистая масса, и отброшен за ненадобностью. Печень — примерно полтора килограмма весом и сантиметров тридцать пять в поперечнике, орган более простой по устройству, но обладающий жизненно важными метаболическими и гомеостатическими функциями, — также была рассечена одним ударом. Почки оказались слегка надрезанными в нескольких местах, то же самое в свое время Сайденхем проделал и с легкими. Сердце, этот сдвоенный насос с четырьмя камерами, четырьмя клапанами, сложными системами циркуляции крови и передачи электрических сигналов, выглядело так, словно его пожевал ротвейлер.