Бангкок-8 - Джон Бердетт Страница 75

— Sawadee ka. [38]

— Доброе утро, Фатима. У тебя хорошая квартира.

— Пожалуйста, заходи.

Квартира оказалась двухэтажной — тиковая лестница вела наверх, к спальням, а здесь глаз приковывали большие, от пола до потолка, окна, из которых открывался прекрасный вид на город.

Несмотря на ее безупречную манеру держаться, у меня возникло ощущение, что раковина дала трещину. Улыбки, насупленные брови, жестикуляция — осколки натуры — все это словно извлекалось из памяти, но тут же исчезало, подавляемое некоей нечеловеческой силой. Временами мне казалось, что она на меня смотрит, но затем я понял: после того как выдержка ей изменила, у нее перед глазами осталась одна чернота.

— Мы познакомились в поезде по дороге в Чанг-Май. Мне, наверное, нет необходимости рассказывать, зачем я ехал в Чанг-Май? Мне было двадцать семь, и до смерти опротивели бангкокские бары. К тому времени ребята в основном перестали умирать от СПИДа, но из нашей работы совершенно исчезла романтика. Клиенты вели себя как свиньи, белые свиньи. Белые геи, приехавшие побеситься в Юго-Восточную Азию, — не самый деликатный тип человека. Вот я и сел в идущий в Чанг-Май поезд, потому что мне показалось, что там все должно быть иначе. Рассказывали, что в Чанг-Май все настолько в отрубе от опиума и героина, что работать вообще не приходится. Вот таким я был — неудачником, человеком без самоуважения, бедным, худущим, женоподобным существом с членом, одним из заблудших мира сего, грязью на дороге. А каким еще может стать наполовину черный, если он вырос на этой земле? Тайцы — самый расистский народ на свете. Они презирают негров. Даже на чистокровных тайцев косятся с подозрением, если у них темная кожа. А я, как видишь, совершенно коричневый.

И вот такой гей, как я, решил потешить себя — потратил все, что у меня оставалось, на билет первого класса в спальном вагоне, представляя, что все это мое. Я наслаждался сигаретой и в тысячный раз за год думал о самоубийстве, как дверь открылась и вошел он — черный гигант. Кстати, по тому, как он был одет, и по походке я никогда бы не принял его за военного. А догадался только по большому зеленому вещмешку — вроде тех, с какими ходят солдаты. Ему было лет сорок — мой любимый возраст мужчины. А то, что он оказался черным, сразу навело на мысль об отце, которого не знал. Он очень подходил на эту роль. Я подумал: какая замечательная страна Америка, если чернокожий может держаться с таким достоинством и даже в окружении белых не комплексовать и чувствовать себя в своей тарелке. Не особенно рассчитывая на результат, я улыбнулся ему самой соблазнительной улыбкой. Он улыбнулся в ответ, но извинился и объяснил, что перепутал купе, — его было рядом. Я, по обыкновению шлюхи, сказал, что всегда буду рад его видеть. А сам подумал, что ничего не выйдет, — больно уж он выглядел нормальным в половом отношении. Когда с такими говоришь подобным образом, это их отталкивает, даже вызывает отвращение. Но этот спросил, нельзя ли ему на минутку присесть, и мое маленькое сердце сильно-сильно забилось. — Фатима вздохнула. — Не стану утомлять тебя рассказом, насколько все оказалось отвратительным в Чанг-Май. Мне вообще непонятно, как такие люди, как он, попадают туда, если это не включено в их туристский маршрут. И почему он был в ту ночь со мной. Он ни разу не признался, что я стал у него первым, но я догадался, что он не гей. Будем говорить об этом откровенно: всегда существуют различные нюансы соития с мужчиной и женщиной. Некоторые мужчины, которым нравится секс, на определенной стадии жизни начинают экспериментировать. Я думаю, он был из таких. Имел в своей жизни достаточно женщин и вдруг задумался: не стоит ли попробовать что-то другое? Не теряю ли я что-то из-за того, что не все испытал? Что ж, отлично, решил я, проведу лучшее в жизни время в дорогом отеле с мужчиной своей мечты. А когда все кончится, у меня останутся лишь чудесные воспоминания, которые приведут к очередному падению и краху. Я чувствовал, что ему неловко появляться со мной на людях. Сказать по правде, мы ни разу не выходили из номера вдвоем. Он шел поесть или выпить сам по себе, я сам по себе. Брэдли очень строго придерживался этого принципа. Я его понимал: наша связь долго продолжаться не могла, и он хотел сохранить лицо. Все-таки он служил в морской пехоте. Я очень удивился, что он не бросил меня после первой же ночи.

Через пять дней Брэдли решил послать меня куда подальше. Я ответил: «Конечно, дорогой. Все было просто чудесно. Ты самое лучшее, что я испытал в жизни. Но не мог бы ты выручить меня десятью тысячами батов? Я немного поиздержался, и у меня кончились наличные». Мы тайком пробрались вдвоем к банкомату, он вручил мне деньги в темном переулке, и мы разошлись, как я решил, навсегда.

Но через два дня он принялся меня разыскивать, обошел все бары голубых и в конце концов обнаружил заливающим горе вином. Тогда я понял, что с этим красивым человеком приключилось нечто ужасное. Великан стоял со слезами на глазах и смотрел на меня. Разумеется, ради него я был готов на все. Абсолютно на все. Если бы он сказал: «Возьми нож и перережь себе горло», — я бы так и поступил. Со мной такое случилось впервые: видите ли, ко мне пришла любовь.

— Но он так и не привык к мысли, что ты мужчина?

— Нет. Но сформулируем иначе: он так и не привык к мысли, что стал гомиком. Несколько недель держался, но я чувствовал, что кризис приближается, и прикидывал, как он поступит с моим несчастным телом, когда нарыв вскроется. Люди моего ремесла постоянно с этим сталкиваются — это профессиональный риск: мужчина среднего возраста отказывается принять, во что он превратился и что творит. Я не представлял, как поступит Брэдли: возможно, впадет в ярость и задушит меня своими великолепными мускулистыми руками. Но меня это не смущало. Кончить жизнь таким образом ничуть не хуже, чем каким-либо иным. То, что ему казалось гадким и постыдным, я считал высшим достижением своего существования. Брэдли был ко мне добр, когда вспоминал, какой он великодушный американец. А я его просто обожал. Ему нравилось курить ганжу, и я доставал для него травку. Потом в ход пошло спиртное. Думаю, он пил немного до того, как познакомился со мной, но вскоре стал за час расправляться с бутылкой «Меконга». Как поется в песне: «Ненавижу себя за то, что люблю тебя». — Вздох. — Мне кажется, поначалу он в самом деле меня любил. Испытывал нечто вроде освобождения. Всю жизнь гонялся за юбками и ничего от этого не получал. Я по крайней мере его понимал. В те дни я начал по своей инициативе принимать тестостерон — знал, что нравится мужчинам. А вот теперь во многом потерял это ощущение. Он никогда меня не бил, ни разу. Даже в сексе — как бы это сказать? — его не перехлестывало. Разумеется, он доминировал, но был подобен императору, который ждал, чтобы его боготворили, а не садисту, который добивается повиновения. Я надеялся, что у нас все может получиться. Он постоянно говорил об отставке и о том, что собирается обосноваться в Бангкоке. «Почему бы и нет, — думал я. — Что он теряет? Проведет остаток жизни свободным человеком, в любви. Со мной. Я бы о нем заботился. Господи, как бы я о нем заботился!» Но так всегда бывает: только покажется, что спасен, и тебя утягивает на дно.