Корни зла - Сара Рейн Страница 76

— Я знаю о нем. Он предпочел убить себя, чтобы не быть казненным после войны.

— Да. Он был обманщиком, — сказала Алиса. — Не представлял из себя ничего интересного, просто сделавший карьеру продавец вина. — На мгновение надменность баронессы стала очевидна. — Но я делала вид, что получаю удовольствие от общения с ними. Я была лицемеркой, Майкл, ты представить себе не можешь, какой я была лицемеркой. Но я разыгрывала представление в Бухенвальде, и это срабатывало. Нацисты были так рады, когда их план использовать узников в качестве шпионов стал приносить даже больше плодов, чем они ожидали. Предполагалось даже, что Гитлер знал и одобрял эту вербовку, а офицеры СС были готовы преодолеть горы и переплыть океаны, чтобы заслужить похвалу Гитлера. Но это значило, что все они очень строго следили за тем, чтобы я оставалась шпионкой.

— Тебя стали лучше кормить?

— Да, — сказала она. — И мне разрешили послать письмо моим родителям в Англию, а потом получить в ответ два письма от них. Это, по крайней мере, принесло мне вести о Деборе, которая в то время жила с ними. Они приняли ее и няню, конечно, я была уверена, что они именно так и поступят. Майкл спросил:

— Но в конце нацисты выяснили, что ты их обманывала? Что ты на самом деле совсем не шпионила?

Алиса замолчала так надолго, что Майкл подумал, что она не собиралась отвечать. В конце концов она ответила:

— Да, они узнали. И перевели меня в другой лагерь.

— В качестве наказания?

— Да. Лагерь находился в маленьком польском городке посреди заболоченных земель. Изначально там был барак и еще что-то вроде заброшенной фабрики, но когда меня туда привезли, территория лагеря уже была сильно увеличена. Они осушили часть болот. Но он все еще был окружен огромными застоялыми прудами и он был словно абсолютно одинокий мир, забытый остальным человечеством. Он источал запах человеческого страдания. — Она посмотрела на Майкла. — Он был известен как Освенцим.

Освенцим... Название повисло в воздухе, и Майкл почувствовал ледяную дрожь. Освенцим был местом средоточия зла, он знал это, и его мать тоже знала это. «Плохое место», — говорила она, и в ее глазах ничего нельзя было прочесть. Но когда Майкл, еще совсем маленький, заставлял ее рассказывать истории об этом месте, она качала головой и отказывалась говорить. «Это не то место, о котором надо рассказывать истории, — говорила она, — это одно из самых темных мест на земле, и я не хочу, чтобы ты когда-нибудь знал об этой темноте, Майкл, милый мой. Мы с тобой будем придумывать истории только о счастливых вещах».

Но семнадцатилетний Майкл знал, что Освенцим был стальной тюрьмой, хранящей все возможные ночные кошмары, она была окружена болотами и колючей проволокой, которая злобно ранила человеческую плоть, если люди пытались выбраться из этой тюрьмы. И однажды в той тюрьме...

Он сделал глубокий вдох и спросил:

— Это правда, что ты родила Альрауне в Освенциме?

На этот раз тишина, казалось, опустилась на них как толстый душный занавес, и вместе с ней пришло чувство, что где-то за стенами теплого безопасного дома может существовать нечто страшное...

Майкл снова поежился и ждал, пока его бабушка возвращалась из долгого пути в прошлое. Алиса мягко сказала:

— Да. Я родила Альрауне в Освенциме.

Если Бухенвальд был преддверием ада, то Освенцим был его глубочайшей пещерой, и в ту же минуту, как Алиса вошла в Освенцим, она поняла, что все рассказы об адском пламени были ложью. Ад не горел, он замораживал отчаянным холодом, пробирающим до костей.

Когда ночью вооруженный конвой проехал через ворота, лагерь был окутан лиловой пылью. Диски резкого белого света от смотровых вышек постоянно двигались взад-вперед; они светили на ряды бараков и забетонированные дворы, а потом перемещались на восток, к нескольким вырисовывавшимся на горизонте высоким массивным трубам, поднимавшимся от группы кирпичных зданий на дальней стороне лагеря. Алиса какое-то время смотрела на эти постройки, а потом огни снова переместились, на этот раз поймав вспышку черного металла на земле — параллельные линии железнодорожных рельсов. Там рядом было несколько вагонеток без крыши. Значит, у Освенцима была своя железная дорога. Чтобы ввозить узников? Чтобы вывозить их?

Алиса вылезла из бронированного грузовика и остановилась на мгновение, ощущая, как атмосфера этого места погружает свои костлявые пальцы в ее сердце. В этот миг не было ничего в мире, что могло бы спасти ее от этого холода и этой полной, абсолютной безнадежности. Ужасно. Я выжила в Бухенвальде, но, мне кажется, я не смогу выжить здесь. Или смогу? А Дебора и Конрад? Да, ради них, я думаю, я смогу выжить здесь.

Она сжала маленький узелок с вещами, которые ей разрешили взять из Бухенвальда: обувь, какое-то белье, драгоценные письма от родителей, из которых она узнала, что Дебора успешно до них добралась. Когда ворота закрылись за грузовиком, охрана провела Алису через постройки к одному из бараков. Дверь открыли, Алису бесцеремонно втолкнули внутрь, а затем замок снова щелкнул. Заперта. Но с чем? И с кем? В бараке было не совсем темно, только тонкие нити света струились через щели в оконных ставнях. Алиса могла видеть лишь нечеткие формы — узкие койки, на которых сидели люди и смотрели на нее. Но она едва ли приняла это в расчет, потому что сразу же, как только дверь закрылась, ей пришлось бороться с подступающей рвотой из-за стоявшего запаха. Этот запах был словно плотная стена, накрывшая ее целиком, — пот и другие человеческие выделения. Но она спокойно стояла, принуждая свое тело не бунтовать и ожидая, пока ее глаза привыкнут к полутьме. Теперь она могла осмотреться и увидела, что несколько жителей барака тихо подошли к ней и теперь стояли совсем рядом. Они рассматривают меня, подумала Алиса. Они оценивают меня.

Она не могла вспомнить, чтобы когда-либо в жизни была так истощена — путь из Бухенвальда занял более десяти часов, — но она собрала свои последние силы и сказала по-немецки:

— Добрый вечер вам всем. Я прошу прощения, что появилась так внезапно. Я... я новая узница. — Ненавистное слово. — Тут есть... вы можете как-нибудь зажечь свет, чтобы я смогла увидеть вас, а вы — меня?

Повисла тишина, потом послышался тонкий скрип. Загорелись три или четыре маленькие свечки, и полдюжины или около того лиц выплыли из темноты.

— Как тебя зовут? — спросила одна женщина, и Алиса поняла, что все здесь были женщины. Значит, в этом месте, по крайней мере, была видимость разделения.

— Кем бы ты ни была, ты должна быть важной персоной, раз тебя привезли сюда одну, — сказал второй голос. — Охранники обычно привозят людей дюжинами.

— Меня привезли из Бухенвальда, — сказала Алиса, — но я не знаю, почему меня привезли одну... — Она остановилась, понимая, что ее изучают. Она пыталась решить, сообщать ли им свое настоящее имя. Чиновники Бухенвальда прислали ее сюда как Лукрецию фон Вольф или как Алису Уилсон?

Потом та, что говорила первой, неожиданно произнесла: