Обстоятельства гибели - Патрисия Корнуэлл Страница 79

Такие мысли как солнечные вспышки, контролировать их я не в состоянии. Бентон трогает меня за локоть, потом крепко его сжимает. Мы пересекаем закончившуюся тупиком улицу, превратившуюся в паркинг для служебных автомобилей, некоторые из которых украшены эмблемой Салема, товарным знаком города — силуэтом ведьмы на метле. Возле дома, у задней двери, белый фургон ЦСЭ, на котором Марино приехал сюда, пока я была в прозекторской и не представляла, что происходит здесь, в тридцати милях к северо-востоку. Задняя дверца фургона открыта. Марино там, внутри, на нем зеленые резиновые сапоги, ярко-желтый шлем-каска и такого же цвета защитный костюм, которым мы пользуемся в случае биологической и химической угрозы.

Змеящиеся по стальному полу кабели спускаются из фургона, ползут по заледенелой дорожке и исчезают в каменной пристройке, бывшей уютным и милым коттеджем до тех пор, пока Филдинг не превратил его в застывшую под серой коркой льда строительную площадку с голыми фундаментными блоками. За капитанским домом открывается удручающая картина: рассыпанный цемент, кирпичи, бревна, ржавеющие инструменты, кровельная дранка, герметики и гвозди, повсюду гвозди. Ветер треплет кусок черного брезента, которым прикрыта брошенная тачка, и растянутую по периметру желтую оградительную ленту.

— Бензина здесь много, еще на сто двадцать минут работы, — сообщает Марино.

Речь идет о вспомогательной силовой установке, обеспечивающей работу электрической системы фургона при выключенном двигателе.

— Если, конечно, подачу не восстановят. Может, нам еще и повезет. Говорят, на Дерби-стрит много деревьев повалило, из-за них и сбой. Да вы и сами, наверное, видели, когда ехали сюда. С другой стороны, если даже свет и дадут, легче от этого не станет. — Он кивает в сторону пристройки. — Там нет отопления. Холодрыга, жуть! Сначала вроде ничего, а потом до костей пробирает. — Марино внутри фургона, а мы с Бентоном стоим на ветру. Я поднимаю воротник куртки. — Примерно то же самое, что в нашем холодильнике, если просидеть там несколько часов.

Как будто я никогда не работала в плохую погоду и незнакома с нашим холодильником.

— Не все, конечно, так уж плохо, — продолжает Марино. — Когда отрубается электричество, а в этих краях такое случается, и у тебя нет генератора…

Другими словами, у Филдинга генератора не было.

— Остановка холодильника — большие убытки. Включить обогреватель на полную — значит уничтожить ДНК, и тогда мы не узнаем, от кого он получал эту дрянь. Думаешь, такое возможно? — спрашивает он.

— Не уверена, что…

— Что мы их не идентифицируем. — Марино говорит, не умолкая, как будто все то время, что мы не виделись, он только и делал, что пил кофе. Глаза у него покраснели, взгляд остекленевший. — Думаешь, такое возможно?

— Нет, — отвечаю я. — Не думаю, что такое возможно. Но полагаю, мы все выясним.

— Значит, ты не думаешь, что это без толку.

— Боже, — вздыхает Бентон. — Я бы и без этого прекрасно обошелся. И черт бы тебя побрал с этими пищевыми аналогиями.

— Нам ведь немного и надо, — напоминаю я Марино. Для получения профиля ДНК достаточно трех человеческих клеток. Все будет в порядке, если сохранилось хотя бы несколько.

— Ладно, постараемся. — Марино обращается исключительно ко мне, как будто Бентона здесь и нет вовсе, как будто он сам здесь главный и не нуждается в напоминаниях о моем муже, то ли бывшем, то ли не бывшем фэбээровце. — Я к тому, а что, если б это был твой сын?

— Согласна, идентифицировать нужно всех, а потом и родственников оповестить, — отвечаю я.

— И если подумать как следует, то и с иском в суд обратиться, — рассуждает Марино. — Может, и не стоит никому ничего говорить. Нам ведь важно установить, откуда все пошло. Зачем сообщать семьям? Только банку с червями откроем.

— Полное разглашение, — иронически замечает Бентон, как будто и впрямь знает, что это такое. Потом смотрит на айфон, читает информацию на его экране и добавляет: — Потому что большинство уже, скорее всего, в курсе. Мы исходим из того, что Филдинг изначально договорился оплачивать предлагаемые им услуги авансом. И скрыть тут что-то невозможно.

— Но этого и не будет, — твердо заявляю я. — Мы не станем ничего скрывать. Точка.

— Ну, я так скажу. Думаю, нам действительно пора установить камеры слежения в холодильнике. Не только снаружи, в коридоре и некоторых помещениях. Но и в нем самом. — Марино говорит об этом так, словно всегда считал, что камеры должны стоять и в холодильнике, и даже в самом морозильнике. На самом же деле до сих пор ничего такого он не предлагал. — Вот только будут ли они там работать…

— А почему нет? Снаружи ведь работают, а на улице зимой температура часто пониже, чем в холодильнике. — Бентон пожимает плечами и на Марино почти не смотрит.

Тот же пребывает в возбужденном состоянии, явно наслаждаясь своей ролью в разворачивающейся драме. К тому же и Филдинг никогда ему не нравился. Весь его вид — одно большое НУ Я ЖЕ ГОВОРИЛ!

— Нет, это точно надо сделать, — обращается он ко мне. — Поставим камеры, и все, никакого дерьма. Чтобы никто не думал, что ему это сойдет с рук.

Я смотрю на выстроившуюся рядком обувь у входа в коттедж. Коттедж смерти. Коттедж семени. Некоторые копы называют его Маленьким магазинчиком ужасов [63].

— Камеры, — бормочет у меня за спиной Марино. — Вот стояли бы они в холодильнике, и все бы было у нас на пленке. Черт, а может, оно и к лучшему. Ты только представь, что такое уплывет на «ютуб». Как Филдинг вытворяет это все с мертвецами. Господи иисусе. Хотя в Довере наверняка камеры есть.

Он вручает нам желтые защитные костюмы, такие же, как и у него.

— В Довере камеры точно должны быть, да? Министерство обороны за такую идею двумя руками ухватится, а лучшего момента и не придумаешь, ведь так? В свете обстоятельств ничего лучше и быть не может, когда речь зайдет об усилении безопасности в таком месте, как наше…

До меня доходит, что Марино разговаривает со мной, но я не отвечаю. Что лежит в том ящике, в кузове? Эта мысль не дает мне покоя. В какой-то момент меня захлестывает жалость. Я стою, дрожа на ветру от холода, зажав под мышкой защитный костюм, в то время как Бентон уже натягивает свой.

Марино же продолжает свое, бодро и жизнерадостно, словно мы на карнавале:

— Я уже говорил, хорошо, что сейчас холодно. Даже не представляю, как бы мы работали в жаркий денек, при тридцати с лишним, как бывало в Ричмонде, когда воздух такой, что хоть отжимай, и даже листок не колышется. В смысле, какая ж свинья. Ты только на туалет не смотри — в последний раз смывали, должно быть, в ту пору, когда здесь ведьм сжигали…

— Их вешали, — слышу я собственный голос.

Марино пялится на меня с дурацким выражением лица. Нос и уши у него красные, каска на лысой голове, как крышка пожарного гидранта.