Презумпция невиновности - Скотт Туроу Страница 8

Мы работали с Каролиной, и она стала мне нравиться. Нравились ее украшения и легкий аромат духов, накрашенные губы и наманикюренные ногти, полупрозрачные шелковые блузки и волна русых волос, высокая грудь и длинные ноги. Постепенно я начал возбуждаться от похожего запаха от какой-нибудь другой женщины, просто проходившей мимо.

– И я не знаю, почему это произошло. Поэтому и пришел к вам. Я словно слышу что-то. Мы разговаривали с ней о суде, о жизни – обо всем. Я удивлялся тому, как гармонично сочетались в ней самые разные вещи. Женщина-симфония. Яркая дисциплинированная личность. И этот музыкальный смех, эти великолепные зубы. Она схватывала все на лету и была очень остроумной.

Меня особенно поражали ее неожиданные и быстрые замечания и ее сияющие глаза из-под подведенных бровей и затененных век. Она знала, что права. О чем бы ни заходила речь – о политике, свидетельских показаниях или делах в полиции, – она всем своим видом говорила, что в курсе всего происходящего. Как приятно встретить женщину, которая владеет информацией, энергично идет по жизни и так разносторонне развита. Полная противоположность Барбаре, не обладавшей ни одним из этих качеств.

– Такая вот она, эта женщина, – смелая, красивая, словно излучающая свет, – пользуется всеобщим вниманием. У нее свой кабинет, что само по себе чудо в нашем тесноватом и мрачноватом здании. Свое рабочее место она украсила цветами, небольшим восточным ковром, старинным книжным шкафом и письменным столом в стиле ампир. Иду к ней, хотя у меня нет никакого дела, иду как в лихорадке, охваченный жаром, и думаю: «Господи Иисусе, этого не может быть». Может быть, этого и не было бы, если бы я не начал замечать, что она обращает на меня внимание. Что она смотрит на меня. Понимаю, это мальчишество. И тем не менее я чувствую ее взгляды. Люди редко смотрят друг на друга.

Мы допрашиваем свидетеля, и боковым зрением я вижу, что Каролина со спокойной сочувственной улыбкой смотрит на меня. Или на совещании руководства у Реймонда – я поднимаю голову и вижу ее устремленные на меня глаза. Она смотрит так пристально, что я не могу не подмигнуть или не улыбнуться в ответ. Лицо ее остается непроницаемым, лишь легкая улыбка краешком рта. Мысли мои разлетаются, как стая перепуганных птиц, и я умолкаю. В целом мире остается только она, Каролина.

Она полностью владела моими чувствами. Это было нестерпимо. Встаю под душ, еду на автомобиле, перебираю бумаги – и всегда вижу ее, веду с ней нескончаемые мысленные разговоры. Как будто смотрю многосерийный фильм. Я вслушиваюсь в свое бешено бьющееся сердце и стараюсь побороть наваждение. Убеждаю себя, что ничего страшного не случилось, что это всего лишь эпизод моей жизни, что завтра проснусь – и все пройдет.

Но ничего не помогает. Когда она рядом, меня охватывает сладостное чувство ожидания и предвкушения чего-то. У меня перехватывает дыхание и кружится голова. От нервного напряжения я слишком много и слишком громко смеюсь. Чего только не делаю, чтобы быть около нее. Она сидит за столом, я нагибаюсь, чтобы передать какой-то документ, а сам любуюсь ее золотыми сережками и шеей, когда откинуты волосы, и впадаю в отчаяние, и сгораю со стыда. Безумство, сумасшествие! Где мой привычный мир? Я покидаю его! Меня там больше нет.

Даже в полутьме над кроватью моего сына можно различить фигуру Человека-Паука. Изображенный на плакате в человеческий рост, он стоит в позе борца, готовый отразить нападение врагов.

Я в детстве не читал комиксов: это считалось слишком легкомысленным занятием в семье, где я рос. Но когда Нату исполнилось два с половиной года, мы каждое воскресенье начали вместе рассматривать забавные картинки. Барбара еще спала, я готовил сынишке завтрак, и потом мы садились рядышком на диване и обсуждали очередную серию. Вся неуемная энергия, присущая маленькому существу, пропадала, и Нат уносился в страну фантазии. Сейчас он во втором классе, становится самостоятельным и читает комиксы один. А я должен выжидать удобного момента, чтобы незаметно от жены и сына узнать, что же случилось с Питером Паркером. Они действительно смешные, сказал я Барбаре пару недель назад, когда она застала меня с комиксом в руках. «До того смешные, что разрыдаешься», – буркнула моя жена, без пяти минут кандидат наук.

Я дотрагиваюсь до головы Ната, слегка ворошу его тонкие волосы. Если я долго не отнимаю руки, он, привыкший к моим поздним приходам, обычно просыпается и бормочет что-то приятное. Каждый раз, возвращаясь домой, я прежде всего захожу к нему в комнату. Почти физически я ощущаю потребность таким образом успокоиться, прийти в себя.

Мы переехали сюда, в Ниринг, незадолго до рождения Ната. Раньше здесь располагался паромный причал, но горожане так давно стали селиться здесь, что район перестал считаться окраиной. Поначалу Барбара одобрила переезд, однако сейчас была бы рада уехать отсюда – говорит, что тут ей одиноко. Мне не нравится жить вдали от центра города, вдалеке от того, что я вижу каждый день. И я рад, что Человек-Паук тоже нашел здесь свое место. Он как бы стоит на страже нашего дома, и это утешает.

Полураздетая Барбара лежит на кровати, уткнувшись лицом в покрывало. Дышит она с трудом, на тонкой шее поблескивают капельки пота.

– Занимаешься физкультурой? – спрашиваю я.

– Нет, мастурбирую. Единственное утешение заброшенной жены, – отвечает она не оборачиваясь.

Я наклоняюсь и чмокаю ее в шею.

– Я звонил с остановки, когда опоздал на автобус в восемь тридцать пять. Тебя не было дома. Отрапортовал автоответчику.

– Послушала я твой рапорт, – говорит Барбара. – Я ходила за Натом. Он у мамы ужинал. Хотела выкроить время, чтобы придумать общую композицию диссертации.

– Продуктивно поработала?

– Куда там.

Она переворачивается на спину, потом снова на живот. На ней спортивный бюстгальтер.

Раздеваясь, я выслушиваю доклад Барбары о том, что произошло за день. Заболел сосед. Пришел счет от механика. Что нового у мамы. Я не вникаю. Барбара излагает информацию усталым тоном, не поднимая головы. Так она демонстрирует свое дурное настроение; я же стараюсь остановить это самым простым способом – делаю вид, что ничего не замечаю. Я то и дело переспрашиваю, словно меня интересует каждая подробность, каждая мелочь. И все это время во мне нарастает внутреннее напряжение – кажется, будто тебе в вены влили расплавленный свинец. Я – дома.

Лет пять назад, когда я думал, что у нас появится второй ребенок, Барбара объявила, что собирается вернуться в институт, чтобы подготовить кандидатскую диссертацию по математике. Она уже подала заявление и прошла вступительные экзамены, не сказав мне ни слова. Новость удивила меня, и мое удивление она приняла за неодобрение, как я ни старался убедить ее в обратном. Я никогда не считал, что она должна быть прикована к дому. Меня удивило другое – не то, что она поступила так, не посоветовавшись со мной, а то, что я сам не догадался об этом. В колледже Барбара слыла гением математики, всегда побеждала в викторинах. Ей даже доверили вести занятия с небольшими группами выпускников наравне с седовласыми профессорами. Но тогда Барбара не кичилась своими способностями. Теперь оказалось, что без математики она жить не может, что математика – ее призвание. Об этом я лет десять от нее не слышал.