Присягнувшие Тьме - Жан-Кристоф Гранже Страница 8

Вот эту эпоху великого поворота я и хотел описать. Благословенные годы, когда христианство было подобно гончарной глине, материку в процессе формирования, а первые христианские писатели были одновременно рычагом и отражением, жизненной силой и опорой. После создания Евангелия, Посланий и Писаний апостолов эстафету приняли мирские авторы, соизмеряя, развивая, комментируя неисчерпаемое богатство, доставшееся им в наследство.

Я шел по двору Католического университета, когда кто-то хлопнул меня по плечу. Обернувшись, я увидел перед собой Люка Субейра. Молочно-белая физиономия под рыжей шевелюрой, тонкая хрупкая фигура, на которой болталось шерстяное пальто, шея обмотана шарфом. Я ошалело выпалил:

– Ты что здесь делаешь?

Он посмотрел на экзаменационный лист, который вертел в руках.

– Полагаю, то же, что и ты.

– Ты пишешь диссертацию?

Он поправил очки и ничего не ответил. Я недоверчиво усмехнулся:

– Где ты пропадал все это время? С каких пор мы не виделись? С выпускных экзаменов?

– Ну, ты ведь вернулся к своим буржуазным истокам.

– Да ладно тебе. Я пытался тебе дозвониться все это время. Чем ты занимался?

– Учился здесь, в Католическом университете.

– Ты занимался богословием?

Он щелкнул каблуками и стал по стойке смирно:

– Так точно, сэр! И вдобавок получил степень магистра классической филологии.

– Значит, мы выбрали один путь.

– А ты в этом сомневался?

Я не ответил. В последние годы нашего пребывания в Сен-Мишель Люк изменился. Он стал еще более саркастичен, а его фамильярное отношение к вере превратилось в постоянные насмешки и иронию. Я недорого бы дал за его призвание. Он предложил мне сигарету и, прикуривая, спросил:

– О чем твоя диссертация?

– Зарождение христианской литературы. Тертуллиан, Киприан…

Он восхищенно присвистнул.

– А твоя?

– Я еще не решил. Скорее всего, о дьяволе.

– О дьяволе?

– Да, как о торжествующей силе нашего века.

– Что ты несешь?!

Люк обогнул толпившихся студентов и направился к зарослям в глубине двора.

– Вот уже некоторое время меня интересуют злые силы.

– Какие еще злые силы?

– Как по-твоему, почему Христос сошел на Землю?

Я не ответил. Вопрос был слишком неожиданным.

– Он пришел, чтобы нас спасти, – продолжал он. – Чтобы искупить наши грехи.

– Ну и что?

– Значит, зло уже было на Земле. Задолго до Христа. По сути, оно было всегда и всегда шло впереди Бога.

Я отмахнулся от такого рассуждения. Не для того я четыре года занимался богословием, чтобы прийти к столь примитивным выводам. Я заметил:

– Что тут нового? Человеческий грех начинается со змия, и…

– Я говорю не об искушении. Я говорю о той силе, скрытой в нас, которая отвечает за соблазн, делая его законным.

Газоны были покрыты опавшими листьями – бурые пятнышки или рыжие веснушки осени. Я резко прервал его:

– Со времен Блаженного Августина известно, что зло не имеет онтологического воплощения.

– В своих произведениях Августин использует слово «дьявол» две тысячи триста раз, не считая синонимов…

– Только в качестве символа или метафоры… Надо учитывать эпоху. По Августину, Бог не мог сотворить зло. Зло – это лишь отсутствие добра. Это заблуждение – человек создан для света. Он сам есть свет, потому что он – Божья совесть. Его надо только направлять и иногда призывать к порядку. «Все добры, ибо Творец всего сущего благ сверх меры…»

Люк вздохнул преувеличенно громко:

– Если Творец всемогущ, как ты объяснишь то, что Он всегда оказывается бессильным перед лицом простого заблуждения? Как объяснить то, что зло всегда и всюду торжествует? Воспевать величие Бога – значит воспевать величие зла.

– Ты богохульствуешь.

Он остановился и повернулся ко мне:

– История человечества – не что иное, как история жестокости, насилия и разрушения. Этого никто не может отрицать. Как ты это объяснишь?

Мне не понравился его сверкавший из-за очков взгляд – глаза лихорадочно блестели. Я не стал отвечать, чтобы не столкнуться с загадкой древней, как мир: жестокой, злокозненной, безнадежной стороной человека.

– А я тебе скажу, – снова заговорил он, кладя руку мне на плечо. – Потому что зло – это реальная сила, как минимум равная добру. Во Вселенной эти две противоположные силы находятся в противоборстве, и их битва еще далеко не окончена.

– Можно подумать, мы вернулись к манихейству.

– А почему бы и нет? Все приверженцы единого Бога на самом деле замаскированные дуалисты. Мировая история – это история поединка. Без судей.

Под ногами шуршали листья. Моя радость по поводу начала занятий улетучилась. В конце концов, я обошелся бы без этой встречи. Я поспешил к корпусу, где оформляли поступающих.

– Не знаю, что ты изучал в последнее время, но ты явно впал в оккультизм.

– Наоборот, – возразил он, догоняя меня, – я опираюсь на современные науки! В каждой из них зло присутствует и как физическая сила, и как движение психики.

– Ты ломишься в открытую дверь.

– Об этих дверях часто забывают, ссылаясь на сложность и глубину. В масштабах Вселенной, например, силы зла царят повсеместно. Вспомни о взрывах звезд, которые становятся черными дырами – пропастями отрицания – и втягивают в свои бездны все.

Я понял, что Люк уже приступил к своей диссертации. Он нес невероятный бред насчет мироздания – это было что-то вроде антологии вселенского зла.

– Возьмем психоанализ, – продолжал он, пронзая окурком воздух. – Чем он занимается? Темными сторонами нашего «я», нашими запретными желаниями, нашим стремлением к разрушению. Или возьмем коммунизм. Прекрасная идея – вначале. И к чему она привела? К самому жуткому геноциду века. Что бы мы ни делали, о чем бы ни думали, все равно придем к нашей проклятой доле. Двадцатый век – высшее ее проявление.

– Так ты можешь объяснить любые превратности человеческой жизни. Это слишком упрощенные рассуждения.

Люк прикурил от окурка.

– Просто то, о чем я говорю, универсально. Мировая история в результате выливается в борьбу между двумя силами. По странному стечению обстоятельств христианство, которое, кстати, и дало имя злу, стремится уверить нас в том, что речь идет о чем-то вторичном. Нельзя победить, недооценивая врага!