Дитя мрака - Берге Хелльстрем Страница 8

Сейчас он беспокойно метался на матрасе. Лоб взмок от пота. Спальный мешок кучей лежит на полу, он завернулся в два желтых больничных одеяла. Красивый. Он всегда был с ней, когда она боялась тех, наверху. Был здесь, когда она пришла сюда, давно-давно, ждал со своими ключами, со своей нетребовательностью, а когда они разговаривали, держался от нее на расстоянии. Никогда ничего от нее не хотел. Она спрашивала, не хочет ли он взять ее, иной раз подносила его руку к своей щеке, расчесывала его пальцами свои длинные волосы, но он всегда отстранялся, боялся взять у нее то, что было ею, боялся, что она подумает, будто он такой же, как другие.

Ей вспомнилась их первая встреча. В тот раз она уходила из дома только на неделю. И конечно, не знала, кто он. Лео стоял в вечернем свете возле автобусов на Фридхемсплан, пил благотворительный кофе и разговаривал с людьми, которые ходили вокруг, раздавали бездомным одежду и бутерброды. Почему-то она пошла к нему, попыталась подойти ближе, он уже тогда ей понравился. Она чувствовала, что ему ничего от нее не надо, и потому рискнула последовать за ним в канализационный люк, когда он решил показать ей мир, о котором она не имела ни малейшего представления. Если хочешь, чтобы тебя не нашли. Лео доверился ей. Открыл, чего боится. Она до сих пор не знала почему, возможно, он просто понял, что она тоже из таких, кто не хочет, чтобы его видели.

Он снова вспотел. Лицо у него старое. Но не глаза.

Глаза-то человеческие.

Она искала взглядом огонь, но пламя уже погасло. Первые крысы теснились в дверях. Большие, слепые, они издалека чуяли запах плоти. Морская свинка… она опять вспомнила про нее, хотя не очень-то о ней заботилась, держала в клетке да смотрела на нее и лишь через несколько недель после того, как та умерла, поняла, что скучает по ней, чувствует себя одиноко.

Лео словно бы почуял крыс, их чуткие носы, проснулся, сел возле погасшего очага, слушая топот приближающихся зверьков. Сбросил с себя одеяла и принялся хлопать ими по полу, пока крысы не исчезли.

Потом пнул ногой поддоны, оторвал несколько дощечек, расщепил ножом на тонкие лучинки, положил на угли. Несколько раз дунул, наклонясь к самому полу и подняв тучу пепла. Огонь ожил, она протянула Лео несколько дощечек побольше и стала ждать.

— Где?

Она ничего не говорила несколько часов, может, потому этот вопрос и застрял у нее в голове.

Лео не ответил.

— Где?

Он пожал плечами. Но ничего не сказал. Она никогда не повышала на него голос, не было нужды, наверно, поэтому он и казался таким громким.

— Я хочу знать. Понимаешь? Я хочу знать, где она.

*

Он потихоньку спускался по лестнице, с третьей чашкой кофе в руке. По той же темной холодной лестнице, как все эти годы. Времени на это уходило все больше, а ведь когда-то он бегом бегал — что вверх, что вниз. Тридцать пять лет в полиции, чертова уйма шагов.

Эверт Гренс провел ладонью по лысине. Прежде, теперь — и великое множество всего между ними. Куда со всем этим деваться, потом?

Шум он услышал, еще находясь этажом выше. По отремонтированному полу двигали стулья, на стол со стуком ставили стаканы, негромкие голоса вели разговор.

Они заполнили всю дальнюю часть столовой, где окно во двор. Три длинных стола, пятьдесят два места. Гренс остановился у столика для грязной посуды, издалека глядя на них.

Свен и Херманссон. Четверо полицейских в форме. Двое молодых людей из социального ведомства. Еще один, постарше, переводчик. Все смотрели, как сорок три ребенка в желто-синих комбинезонах руками ели «Каприччиозо», прямо из картонных коробок, и пили молоко из коричневых пластмассовых стаканчиков.

Никогда раньше он не встречал таких детей.

Херманссон успела коротко поговорить с девочкой, самой старшей, которая пользовалась доверием остальных.

Бухарест, сказала она.

Гренс покачал головой. Непонятно. Это же в трех тысячах километров.

Марианна Херманссон сидела поодаль с группой детей постарше. Конечно, он должен был знать. Должен был знать, что она говорит по-румынски, и проклинал свою невнимательность. Она по крайней мере два раза рассказывала ему о Мальме, о больших домах в Русенгорде, о шведке-матери, о румыне-отце, о своем детстве, так не похожем на его собственное. Он не думал, что это вдруг окажется важно. Вот в чем дело. Он за своей жизнью не мог уследить, а уж за чужой тем более!

Он тогда сразу заметил, что она обиделась. Она делилась с ним воспоминаниями о своей жизни, а ему было начхать.

Люди вечно чего-то требуют.

Он непременно поговорит с ней об этом, позже. Скажет, что ценит ее доверие. И что поначалу просто не понял, как с этим быть.

Дети ели торопливо, жадно. Свен прав, они хотели есть. Эверт Гренс поставил пластиковый стаканчик на поднос с грязной вчерашней посудой и пошел к столам. Несколько детей тревожно подняли глаза от полупустых коробок. Он узнал мальчиков, которые убежали от него, когда он жестикулировал в коридоре, слишком бурно и слишком близко от них.

Гренс кивнул представителям социального ведомства и сделал знак Херманссон. Хотел, чтобы она подошла, несколько минут наедине, шепотом, спиной к любопытным.

— Девочка, Эверт… — Она ответила прежде, чем он успел задать вопрос. — Девочка, с которой я говорила в коридоре.

— Еще кто-нибудь?

— Вот он.

Херманссон показала на торец среднего стола. Мальчик, несколько помоложе девочки, может быть лет двенадцати-тринадцати.

— Надо сосредоточиться на этих двоих. Они единственные, кто осмеливается говорить. Может быть, сумеют кое-что объяснить, несмотря на страх.

У Марианны Херманссон опять возникло странное ощущение все в том же месте, под ложечкой. Вздумай кто-нибудь просветить ее сейчас рентгеном, там ничего бы не обнаружилось, и тем не менее ей казалось, будто внутри вздулся большой мяч. Что-то давило на ребра, не неудовольствие, нет, другое, непонятное.

Пока сказано всего лишь несколько фраз.

Она будто говорила сама с собой.

Эта девочка на двенадцать лет моложе и пришла из другого мира. Но выглядела она как когда-то сама Марианна. Тот же цвет волос, те же глаза, та же… манера держаться.

Что-то неуловимое.

Сейчас она шла рядом с ней по коридору, где часом раньше, к удивлению Эверта, получила ответы на свои первые вопросы. Коричневые полиэтиленовые сумки так и лежали на полу, разбросанные от лестничной клетки до кофейного автомата. Запах комбинезонов все еще висел в сухом воздухе, запах пота и какой-то химии.

Надя. Так ее звали. Она шла короткими шажками, устремив пустой взгляд прямо перед собой, дышала неровно. Херманссон хотела обнять ее за плечи, но подумала, что этот жест, который для нее самой означал защищенность, девочка могла истолковать совершенно иначе.