Ночь Томаса - Дин Кунц Страница 8

Этот мостик, по которому теперь вел меня Бу, вероятно, использовался электриками и сантехниками, обслуживающими пирс, если требовался ремонт водяных и электрических линий.

Мы направились к берегу и, пройдя какое-то расстояние, поравнялись с отходящим от мостика выступом шириной в пять и глубиной в два с половиной фута. На выступе стоял массивный деревянный ящик, запертый на два висячих замка.

Света катастрофически не хватало, и я не мог разглядеть, есть ли на ящике какие-то надписи или рисунки. Возможно, в нем хранились инструменты и материалы, необходимые для ремонта и технического обслуживания.

А может, ящик служил гробом для несчастной жены смотрителя пирса, Лоррейн, которую убили двадцатью годами раньше, после того как она в очередной раз пожаловалась на запах креозота, идущий от рабочего комбинезона мужа.

Мое возбужденное воображение тут же нарисовало картинку, от которой волосы сразу бы встали дыбом: ссохшийся труп Лоррейн, замаринованный в креозоте. И если я еще мог поверить в существование такой должности, как смотритель пирса, то понятия не имел, откуда взялось имя Лоррейн.

Иногда я — загадка даже для самого себя.

Бу улегся на мостик, перекатился на бок. Вытянул одну лапу ко мне и помахал в воздухе. Этот универсальный собачий жест означал: «Присядь, расслабься, составь мне компанию, почеши мой живот».

Поскольку меня искали трое убивцев, предложение почесать живот Бу я не нашел очень уж привлекательным. Все равно что успокаивать нервы на поле боя под гаубичным обстрелом, принимая позу лотоса.

Но потом я понял, что громила в гавайской рубашке вот-вот появится, продвигаясь с востока на запад и обследуя пространство под настилом пирса.

А деревянный ящик высотой в два с половиной фута укрывал от луча фонаря гораздо лучше, чем сетчатое ограждение мостика.

— Хороший мальчик, — прошептал я.

Бу беззвучно застучал хвостом по полу.

Я лег на бок, левую руку согнул в локте, головой оперся о ладонь, правой рукой почесывал живот моей собаки-призрака.

Собаки знают: дарить ласку для нас так же важно, как для них — получать ее. Они были первыми психотерапевтами. И практикуют уже тысячи лет.

Буквально через две минуты Бу положил конец нашей психотерапевтической сессии, вскочил, навострил уши, напрягся.

Я рискнул поднять голову над ящиком. Посмотрел на балки, расположенные в семи футах ниже мостика, с которых я недавно на него и поднялся.

Поначалу никого не увидел. Потом заметил великана, идущего по одной из продольных балок, с востока на запад.

Свет, отражающийся от воды, мерцал, как на танцполе, над которым вращается освещенный прожектором зеркальный шар. Но великан не вел в танце партнершу. Да и не было похоже, что он настроен на танцы.

В движениях гиганта не чувствовалось той опаски, той осторожности, с которыми я делал каждый шаг. Шел он легко и уверенно, словно мать его была цирковой воздушной гимнасткой, а отец — строителем-высотником. Он не испытывал никакой необходимости использовать руки для поддержания равновесия. В одной держал пистолет, в другой — фонарь.

Остановился, включил фонарь, посветил между вертикальных стоек, вдоль горизонтальных балок.

Я тут же нырнул за деревянный ящик. Мгновением позже луч прошелся надо мной, с востока на запад, обратно. Погас.

Хотя Бу вышел из-за ящика и наблюдал за гигантом, видел собаку только я.

И когда мой преследователь скрылся в лабиринте стоек, распорок и подкосов, я поднялся и двинулся на восток.

Идущий впереди Бу дематериализовался. Только что шел, собака собакой, потом стал прозрачным, начал таять, исчез.

Я понятия не имел, где он проводил время, когда покидал меня. Может, исследовал какие-то новые места, как любой другой пес, отправлялся бродить по тем кварталам Магик-Бич, где ранее не бывал.

Бу ничем не напоминал человеческие души, которые задержались в этом мире. Тех отличало отчаяние, страх, злость, горечь. Грешные, они боялись предстать перед судом, и этот мир стал для них чистилищем.

Все это позволяет мне предполагать, что свободная воля, которая даруется нам при рождении, остается с нами при переходе в последующий мир, и мысль эта успокаивает.

Бу я воспринимал не как призрака, а как ангела-хранителя, всегда счастливого и готового помочь, пребывающего на земле не потому, что остался здесь после смерти, но посланного сюда.

И, соответственно, имеющего право и возможность перемещаться между мирами.

Мне хотелось думать, что в те периоды времени, когда я не особо нуждался в его защите, он возвращался в райские кущи, где играл со всеми хорошими собаками, которые улучшали этот мир своим благородством, а потом перебрались в то место, где все собаки любимые и ни одна не страдает.

Вероятно, Бу верил, что в ближайшем будущем я могу обойтись без него.

Я продолжал идти на восток и в какой-то момент, вовремя посмотрев вниз, увидел надувную лодку, привязанную к бетонной свае, покачивающуюся на пологих, залитых светом волнах. Здесь гигант поднялся на балки и двинулся за запад.

К востоку от надувной лодки оставалась еще четверть пирса, и вот это заставило меня задуматься.

Как выяснилось, Бу оказался прав, предположив, что я смогу решить эту головоломку без его помощи. Гигант не стал обыскивать примыкающую к берегу четверть силовой структуры пирса, поскольку не сомневался, что я не сумел уйти так далеко до того, как он поднялся на балки.

Но при этом я не верил, что избыток силы компенсируется у него недостатком ума. Он не стал обыскивать последнюю четверть пирса, но подстраховался на случай, что я от него ускользну. И кто-то наверняка поджидал меня на берегу.

Возможно, с дальнего конца пирса навстречу гиганту шли не двое рыжеголовых, как я первоначально предположил. Один мог ждать меня с другой стороны.

Будь я собакой, а Бу — человеком, он дал бы мне что-нибудь вкусненькое, погладил по голове и сказал: «Хороший мальчик».

Я перелез через ограждение мостика, по стойке спустился на поперечную балку, едва не потерял равновесие, устоял, пошел по ней к середине пирса. У самого пересечения с центральной продольной, уходящей на запад балкой поставил ногу на крюк, вбитый в стойку, отстоящую от балки на шесть дюймов, рукой схватился за другой крюк, перебрался на стойку.

Спустился к свае, соскользнул по ней, устроив погром в еще одной колонии балянусов, стараясь тормозить джинсами, не обдирая рук, добрался до надувной лодки. Вместе со мной на дно посыпались осколки известковых домиков.

Лодка покачивалась под одной из ламп, и вот это мне совершенно не нравилось. Хотелось перебраться в более укромное местечко.

Швартовый канат тянулся от кольца на носу к двум металлическим штырям, торчащим из сваи. Но, прежде чем отвязать его, следовало подготовиться к борьбе с волнами, которые вынесли бы лодку на берег у самого пирса.