Явление зверя - Татьяна Енина Страница 8

Гуля, слушая, побледнела как бумага, и только глаза по-прежнему — безумные.

— Ты жил в Москве?! Здесь?! — прошептала она.

Я кивнул.

— О Господи! А они не знают?!

Я кивнул.

— Лешка, мы как-нибудь с ними свяжемся! Я что-нибудь придумаю, помогу тебе! И ты спасешься, Лешка!

— Тихо, не кричи!

Я взял в ладони ее лицо — обжегся о горящие щеки, притянул к себе и поцеловал. Легонько, как целуют сестру.

— Мы спасемся, Гуля. Мы — вместе.

Вот тут она расплакалась по-настоящему. Разревелась у меня на плече и долго не могла успокоиться… Хорошо — не было никого.

С тех пор, когда приходилось работать в паре, мы работали вместе. И никто нам не препятствовал. С чего бы вдруг?

И больше не было места слезам, отчаянию, больше не хотелось пить водку и курить всякую дрянь — у нас появилась цель. Мы стали заговорщиками, партизанами в тылу врага. Вынюхивали, высматривали, учились замечать в толпе соглядатаев — тайных и явных, и очень скоро мы поняли, что скрыться незамеченными совершенно нереально. Из метро не выйдешь, по улицам не проедешь: сдадут бомжи, попрошайки, инвалиды, менты — все, кому попадешься на глаза.

И получается — выхода нет! И получается, что в родном доме можно быть таким же пленником, таким же бесправным существом, как и в глухой провинции, потому что здесь, в великой и прекрасной столице нашей могучей Родины, ничуть не хуже все организовано и схвачено, ничуть не менее продажные менты, и в огромной толпе людей затеряться так же сложно, как в деревне, где все друг друга знают. Здесь тоже все друг друга знают, и у меня, одетого в камуфляж и разъезжающего на облезлой коляске, проставлено клеймо на лбу: «РАБ», а имя хозяина светится над головой, как нимб.

Идея позвонить домой пришла мне в голову в тот день, когда мы с Гулей окончательно поняли, что добраться до дома самим нам не удастся. Да и в любом случае — опасно. Нам будет казаться, что все хорошо, что никто за нами не следит — а следить будут обязательно и проводят до самого подъезда, и вместо того, чтобы спастись, я навлеку беду на свою семью.

Надо звонить, решил я, и Гуля меня поддержала. Пусть родственники со своей стороны постараются нам помочь, пусть хотя бы узнают, что я жив, а то придем, позвоним в дверь, и бабушка, услышав мой голос, упадет в обморок. И будем мы с Гулей топтаться у порога, пока не появятся дед или Анька — и тоже бухнутся в обморок, увидев меня, живого и безногого.

…Грязноватая «газель» припарковалась неподалеку от скамейки, где мы сидели, и Кожа выразительно махнул нам рукой в окно.

Конец рабочего дня. Сейчас — в бомжатник, постоять у плиты, дожидаясь кипятка для лапши, потолкаться в очереди в туалет, в ванную — и на матрас. И — спать! От машин голова кругом, от выхлопных газов тошнит, да и у Гули голова давно уже клонится. Не повезло нам — слишком хорошее было детство: добрые родители баловали, как могли, и теперь уже не привыкнуть в шесть утра вставать, а в двенадцать ложиться, хоть ты десять лет так живи, хоть двадцать. Организм хочет спать восемь часов… как минимум… а еще лучше девять… а еще лучше…

Задние двери с лязгом отворились, земли коснулся дощатый трап, и сильные руки мигом вкатили меня в сырое, темное, как печка, чрево грузовичка. Вслед за мной запрыгнула Гуля.

— Не… а… а… наступи… Гу… Гу… ля! — раздался взволнованный голос Лемура из темноты.

— А ты чего катаешься? — удивилась Гуля. — В любимчиках ходишь?

Лемур хихикнул.

— А… а… Места-то… Места-то… мно… много!

— Точно — в любимчиках.

Лемур сидел, обняв руками коленки, в дальнем углу «газели», сверкая из темноты огромными глазами навыкате.

— У тя… Гу… Гуль… Поже… Вать…

— Нету, Лемурчик, сейчас приедем и поешь.

— А… а… надо… ело… мака… мака…

Лемур сбился и замолчал. Ему тяжело говорить, каждое слово парнишка выдавливает из себя с таким усилием, как будто камни ворочает, а поговорить — любит.

Дед Савельич, здешний старожил, как-то рассказал мне под большим секретом, что из Лемура хотели сделать… Ну, в общем, что-то вроде настоящего лемура. Мордашка у него, у маленького, смешная была: уродец не уродец — не разберешь сразу. Хозяйка вроде бы выкупила его из детского дома, перебила как-то по-особенному руки и ноги, чтобы смешнее ходил, и с голосовыми связками что-то сделала. По словам Савельича, какой-то безмерно богатый новый русский заказал такое существо, но потом нового русского убили, и остался Лемурчик бесхозным. А теперь ходит мальчишка, как все, милостыню просит и зарабатывает хорошо — вот от него и польза…

Я не поверил Савельичу. ЗАСТАВИЛ себя не поверить. Сказал себе — не может такого быть! Врет, старый дурак, услышал случайно о средневековых компрачикосах — и наплел!

Я заставил себя не поверить… Но ведь поверил… Я читал еще в детстве, что цыгане — мастера уродцев делать, что искусство это передается по наследству из поколения в поколение, могло ведь и сохраниться… А хозяйка — она может, она может все!

Но если я поверю в то, что в наше время, в Москве, бандиты могут купить в детском доме ребенка и изуродовать его, я просто сойду с ума. Я не смогу дальше жить и спасаться не захочу!

А если вспомнить старого приятеля Моховика, оставшегося в Самаре? Он болтался по Чечне в поисках заработка, когда его поймали и сделали рабом. Спрос был хороший на инвалидов, так ему аккуратно отрезали ноги и руку и — продали.

Это была первая простая жизненная история, после которой мне расхотелось жить, после которой я с тем же Моховиком ударился в беспробудный запой, едва не закончившийся белой горячкой и реальной смертью.

На хрена вот жить в таком мире?

Даже если случится такое чудо и нам с Гулей удастся спастись, ЭТОТ мир не перестанет существовать, и я буду знать, что в глухом переулке, где-то на стыке Москвы и Подмосковья, есть вонючий бомжатник… Есть! И будет! И будет…

Когда-то я хотел стать ментом, хотел быть честным, справедливым, хотел защищать слабых и наказывать злых. Теперь я понимаю — мне бы не дали. Поговорили бы по-хорошему раз, другой, а потом убрали бы потихонечку. И ничего бы я, наверное, не успел… Уговорам бы не поддался — перед дедом было бы стыдно, перед призраками мамы и папы — и погиб бы я как герой от… «бандитской» пули, пущенной в спину лучшим другом, и, может быть, наградили бы меня посмертно.

Странно… Получается, как ни крути, какой бы я ни выбрал путь, он неизменно привел бы меня к печальному концу… Попал бы я в Чечню, не попал бы — все равно выходит так, что мне в этом мире не место.

Не отсюда я. Я из прошлого или из будущего… а может быть, совсем не из этого мира, а, к примеру, из Средиземья. И должен был я родиться рыцарем… или эльфом… или гномом… И в Средиземье случаются мерзости, но не до такой же степени!