Кровавый приговор - Маурицио де Джованни Страница 8

Энрика ужинала, а ее отец и зять в это время спорили. Она привыкла к этим долгим разговорам о политике, которые сопровождали ужин. И она, старшая дочь в семье, и ее мама, и братья уже понимали, что избежать этих споров невозможно, нельзя даже вмешаться в них или сменить тему. Лучше есть и позволить этим двоим продолжить спор после ужина рядом с радио. Она нетерпеливо ждала этой минуты весь день, а может быть, и ночью, и была полна желания, как в своих снах. Она научилась очень умело притворяться, будто следит за спором отца и зятя, а на самом деле думать о своем. Энрика не могла дождаться часа, когда ужин закончится и все уйдут в столовую, а ее оставят одну убирать со стола. Она привыкла убираться в кухне, и ей нравилась эта привычка. В ее характере сочетались упрямство и готовность к улыбке, сосредоточенность на себе и чувствительность к внешнему миру, и потому она всегда и все делала по порядку и точно. Энрика любила чистоту и четкое распределение обязанностей. Кухня была ее маленьким царством. Она не нуждалось в помощи и не хотела, чтобы рядом с ней кто-то был.

А кроме того, у нее было назначено свидание.

Ричарди ел, а няня Роза смотрела, как он ест.

Так было каждый вечер. Ему бы хотелось, чтобы няня была уже в постели, ей ведь уже семьдесят лет, а она с рассвета на ногах. Но она не отступала от своего правила — не уходить спать, пока не увидит его тарелку пустой. Он бы охотно обходился без сытных блюд. Она сожалела, что не смогла приготовить ему что-нибудь другое. Он хотел бы дать отдых своей голове. Она целый день накапливала в душе заряд жалоб и ждала возвращения Ричарди, чтобы выстрелить ими в него. Настоящая идиллия, думал Ричарди, пока, не чувствуя вкуса, в третий раз за шесть дней ел макароны с томатной подливкой.

— Ваша жизнь вас очень утомляет, просто изматывает. Посмотрите: вчера хоть подстриглись, а то иногда эта прядь лезет вам в глаза. И вы такой бледный, что похожи на привидение.

Тут Ричарди поморщился.

— Вы когда-нибудь смотрите на солнце? Сегодня, например, в воздухе приятно пахнет. Этот запах идет с Каподимонте: там красивый лес. А вы выходили хотя бы в скверик перед управлением? Нет? Так я и знала. И что остается делать несчастной старушке вроде меня? Умереть с грехом на совести и попасть в ад, зная, что мне не на кого вас оставить? Вы не хотите найти себе симпатичную девушку и создать семью? Тогда отправьте меня в богадельню и дайте мне спокойно умереть.

Ричарди с серьезным видом кивал в ответ, иногда поднимая взгляд от тарелки, чтобы показать, что он сострадает своей несчастной няне, на долю которой выпала ужасная судьба — присматривать за ним. На самом же деле он не слышал ни одного ее слова. Однако он мог бы повторить эту жалобу слово в слово, потому что слышал ее множество раз. Ричарди, как обычно, думал о другом и терпел нянины упреки так, как терпят дождь: ждал, пока закончится, и старался намокнуть как можно меньше. Если бы он попытался на них отвечать, ему пришлось бы целый вечер убеждать няню, что ее жизнь такая, какую она хотела.

К тому же у него было назначено свидание.

Энрика убиралась на кухне. Вся остальная семья ушла в столовую. Этот ежедневный веселый переход избавлял ее царство от шума и беспорядка и позволял ей удовлетворенно оглядеться вокруг.

Она не была красавицей. Никто не удостоил бы ее второго взгляда, увидев, как она идет по улице Святой Терезы в церковь к обедне или чтобы купить зелень с тележки на углу. Она была высокого роста, смуглая и носила очки против близорукости в черепаховой оправе. Ей было двадцать четыре года, и она еще ни разу не была помолвлена. Она действительно не была красива и не следила за модой. Но было особое, только ей присущее, изящество в ее улыбке, в ее медленных точных движениях и в том, как сосредоточенно и старательно она работает своей главной левой рукой (она была левша).

Она выучилась на преподавательницу и по утрам давала дома частные уроки и детям, чьи родные потеряли всякую надежду, что их отпрыски удержатся в школе. Не повышая голоса и не прибегая к наказаниям, Энрика умела приручить даже самых диких зверьков. Ее отец и мать были озабочены тем, что у нее нет жениха, но уже перестали устраивать ей встречи с сыновьями своих друзей. Она каждый раз вежливо и твердо отказывалась продолжать знакомство.

Ричарди вошел в свою комнату. У него на волосах была ночная сетка, а руки он держал в карманах халата. Старая масляная лампа, стоявшая на ночном столике, бросала желтый свет на малочисленную мебель — стул, маленький письменный стол, шкаф с двустворчатой дверью.

Он встал возле кровати, спиной к окну; его ладони в карманах похолодели и покрылись потом, дыхание стало частым, сердце билось так, что удары отдавались в висках.

Ричарди сделал глубокий вдох, повернулся и сделал два шага вперед.

Энрика краем глаза увидела свет лампы за стеклами окна на противоположной стороне узкого переулка. До него пять метров, не больше: она множество раз подсчитывала это расстояние. И оно выше примерно на метр. Это расстояние казалось ей бесконечным. Ни на какое чувство она не променяла бы эту минуту ожидания — от той секунды, когда загорался свет, до той, когда в окне появлялся силуэт мужчины. Это было как открыть окно и ждать, чтобы легкий порыв ветра коснулся твоего лица, как подносить стакан ко рту, когда тебе хочется пить. Эта фигура появляется на фоне света, и ее руки были то сложены на груди, то вытянуты вдоль тела, может быть, опущены в карманы. Ни жеста, ни зова, ни попытки установить с ней какие-то контакты, кроме этого появления у окна каждый вечер в двадцать один час тридцать минут. Ни за что на свете Энрика не пропустила бы это свидание. Со своим обычным спокойствием она мягкими движениями заканчивала уборку, потом садилась в кресло возле балкона кухни и клала на колени пяльцы с вышивкой или книгу, которую читала. Окутанная его взглядом, она улыбалась и ждала.

Ричарди наблюдал, как она вышивает. Глядя на нее, он говорил с ней, рассказывал ей о своих тревогах, и она помогала ему сбросить груз мыслей. Конечно, это было странно. Через стекла двух окон он следил за медленными жестами, в которые влюбился больше года назад. Ее движения, чтение, вышивка. Она. Он думал, что с тех пор, как родился, не видел в мире ничего красивей, чем она. Но он был не в силах приблизиться к ней. Этот мужчина, спокойный при виде самых отвратительных преступлений, приходил в ужас, думая о встрече с Энрикой. Несколько месяцев назад он случайно столкнулся с ней лицом к лицу и самым некрасивым образом бежал прочь, оставив за собой след из брокколи. Она посмотрела на него, склонив голову набок, — как ему было знакомо это движение! Ее глаза сузились за стеклами очков. И бесстрашный комиссар Ричарди обратился в бегство.

«Если бы ты знала, любимая. Если бы только ты могла себе представить».

В пяти метрах от него девушка, умевшая ждать, стежок за стежком вышивала свой узор. На пяльцах, кроме простыни из приданого, которое оптимистически шила в надежде на будущее, она видела два зеленых глаза, незнакомых и таких знакомых одновременно. Она думала о том, что, если двум дорогам суждено соединиться в одну, они рано или поздно соединятся, даже если до этой точки осталось еще много километров. И вспоминала, немного стыдясь, как два дня назад поддалась уговорам подруги и пошла с ней в это странное место, куда ей одной никогда не пришло бы на ум пойти. Она вспомнила свои вопросы и ответы, которые были ей даны так уверенно, словно прочитаны в книге, которую кто-то написал в далеком будущем.