Обратный отсчет - Готье Рено Страница 8

На следующий день все было вычищено, а его ждал завтрак: чашка кофе, кусочек свежего хлеба, стакан апельсинового сока. В этом внимании было что-то нереальное. Сначала Колин не пошевелился, несмотря на то что в животе у него урчало от голода. В конце концов он подошел и понюхал каждый продукт. Как животное. Не уловив ничего подозрительного, он поднес хлеб ко рту и откусил маленький кусочек. Удовольствие от еды преодолело его настороженность. Но, еще жуя, он чуть не подавился. Неизвестно откуда появились крысы. Испуганные, они бегали во все стороны, издавая нервирующие пронзительные крики, похожие на невнятный шепот.

Колин выплюнул все, что было у него во рту, и, ошеломленный, забрался на кровать. С десяток крыс метались во все стороны в поисках выхода. Они бегали туда-сюда под кроватью, стукались о зеркала. Некоторые набрасывались на хлебные крошки и выплюнутую им кашицу; голод вызывал их агрессию, направленную друг на друга. Колин поджал ноги и внимательно наблюдал за животными, чье внезапное появление превратило комнату в какую-то экспериментальную лабораторию. В нем ожили тайные страхи, не позволявшие ему двигаться, в памяти вновь всплыли сны, в которых он оказывался запертым в подземелье с крысами. Ему казалось, что таинственные тюремщики залезли ему в голову и теперь могли читать все его мысли. Начались непроизвольные подергивания ступней ног. Вдруг раздался более пронзительный, чем прочие, крик. Колин увидел, что одна крыса лежит на полу с окровавленным брюхом, явно став жертвой сородичей, до смерти грызших друг друга. Ожесточенная битва продолжалась несколько минут. Одна за другой тушки замирали в неподвижности в возвращавшейся в свои права тишине. Скоро осталась только одна крыса, раненая, которая по-прежнему пыталась вырваться из этой камеры смерти. Колин неподвижно наблюдал за этим разгулом насилия. По его щекам текли слезы усталости и страха. Он больше не был способен думать. Не контролируя себя, он вскочил, схватил ночной горшок. Потом подошел к последней оставшейся в живых крысе, которая с трудом ползла, и уверенным движением обрушил горшок на голову бедного животного; этого оказалось достаточно, чтобы крыса испустила дух.

Опустив руки, Колин пустыми глазами смотрел на неподвижную тушку. Ему был противен вид крови на горшке, который он молча швырнул через стену. Потом он одну за другой перекинул трупы крыс туда же.

В его голове крутилось единственное слово: «кровожадный». Он понял, что ему надо организовать сопротивление, чтобы не сойти с ума. Его мозг и его воображение съеживались, как желудок, обреченный на голодание. Он не мог думать ни о чем, кроме ограниченного мира, окружающего его. Малейшая деталь вызывала агрессию. Цвет неба, тишина, зеркало, собственное отражение – все это кричало ему о его положении узника. Поначалу он решил, что достаточно будет подождать, и ситуация прояснится. Теперь он отдавал себе отчет в необходимости защитить себя. Если он будет так реагировать на все события, долго ему не выдержать. Пол нес следы смертельной схватки, произошедшей здесь. Колин ходил по крови, словно доказывая себе, что это ему не приснилось, а затем оставлял кровавые отпечатки ступней по всему полу. Он кружил вокруг кровати долго, ища в своем мозгу все, что могло ему помочь найти взаимосвязь, схему, логику. Возник образ его жены, но он прогнал его из памяти, не желая углубляться в болезненные воспоминания. Запах крови делал воздух едким и тяжелым. Жара еще больше сгущала эту атмосферу, и у Колина закружилась и загудела голова. Он доковылял до кровати, совершенно измученный от нервной усталости.

В момент его пробуждения в чисто убранной комнате пахло ванилью и кокосовым орехом. Запах смутно напоминал о природе, но доминировали все-таки искусственные ароматы. Снаружи начинало светать, упали первые капли дождя. Кровать была недостаточно высокой, чтобы можно было спрятаться, забравшись под нее, а другого укрытия не было. Колин решил снять то, что служило ему ночной сорочкой, чтобы сделать из нее зонтик, как вдруг послышалось урчание. Над его головой смыкалась состоящая из двух частей механически выдвигающаяся крыша. Только что появившийся подсвечиваемый потолок почти не отличался от неба, увиденного им в первый день: голубого, безоблачного, освещенного солнцем. Такое повторение напугало его. Он бросил ночной горшок вверх и убедился, что это ему не снится. Теперь, с неожиданно возникшей пятой перегородкой, его заточение приобретало дополнительное измерение. Он оказался в гробовой тишине, которую, по идее, должен был нарушать дождь. Он сосредоточился. Сомнений не осталось: он больше не слышал шума дождевых капель. Особый материал гасил их звук. То же самое происходило, когда он перебрасывал предметы через стены.

Колин почувствовал, что еще немного, и он потеряет над собой контроль, рухнет в бездну, из которой его мозг никогда уже не выберется. И тогда, чтобы удержаться, он стал читать стихи:

Скажи, улетает ли иногда твое сердце, Агата, Далеко от черного океана отвратительного города К иному океану, где блестит девственная чистота, Синева, прозрачность, глубина? Скажи, улетает ли иногда твое сердце, Агата?

Ритм стихотворения успокаивал. Он помнил эти строки с юности, со времени учебы и продолжавшейся несколько недель любви с веселой, может быть, немного даже слишком веселой, рыжеволосой Хейли, дочерью декана. Тайная страсть превратилась в большую любовь. Но внезапно она сказала, что уезжает. Он ничего не понял, стал ее расспрашивать, даже расплакался. После их разрыва стихотворение Бодлера показалось ему подходящим к его ситуации. Тогда он стал заучивать и другие, как будто слова могли помочь залечить душевные раны, принести утешение, которое ему не могли дать люди.

И вот теперь, закрыв глаза, Колин продолжал:

Смерть утешает – увы! – и заставляет жить. Она – цель жизни и единственная надежда, Которая, как эликсир, нас бодрит, и опьяняет, И придает нам мужество идти своим путем до самого вечера.

Эти слова, как ему казалось, защищали его от внешнего мира. Требуемая сосредоточенность закрывала его мозг, не давая ему бредить. Никакого эха, его голос гасили стены. Через полчаса он остановился и стал слушать свое дыхание, которое опять участилось, мозг принялся строить различные сценарии смерти: утопление, удушение, от обезвоживания, отдание на съедение зверям. В памяти возникли картины службы в Югославии, образы всех этих бредущих по дорогам жертв невыносимых мучений – женщин и мужчин, которым он ничем не мог помочь. Даже если он очерствел, военное прошлое не отпускало. Он хотел разбить голову о стену, чтобы прекратить свое заточение. Ему необходимо было большим физическим усилием освободить от мыслей голову. Он сел рядом с кроватью, немного возвышавшейся над полом благодаря привинченным к нему металлическим ножкам, зацепился пальцами ног за нижний край матраса и начал упражнения по разработке пресса. Сериями по десять. Уже на второй серии он почувствовал боль, но не стал обращать на нее внимания. Он хотел устать, надеясь, что затем найдет отдых. Наконец он рухнул. Боль разлилась по нижней части спины, и он долго лежал неподвижно. Тело ныло, дыхание было учащенным. Он не считал, сколько сделал упражнений, но понимал, что их было слишком много для университетского профессора, каждую неделю напоминавшего себе, что надо бы снова начать заниматься спортом, но так и не начавшего. Не вставая, он ухватился за кровать, сумел на нее забраться и лег.