Жесть - Александр Щеголев Страница 83

Просьбы от «старших» он получал нечасто, но они всегда оплачивались. В срок и щедро. И это со всей определенностью говорило о том, что в стране — порядок, чтобы ни вопили обнищавшие коммуняки.

А за «деда» Терминатор ответит! Совсем обнаглел, убогий…

Прапор был уверен в завтрашнем дне.

Его мобильник проиграл первые такты «Марша энтузиастов».

— Здравия желаю, — сказали в трубке. — Узнал?

— Как не узнать? Благодетелей надо узнавать даже по пуканью, — он угодливо хохотнул.

Это был Муса по кличке Брокер — бывший мент, служивший вместе с прапором, а ныне преуспевающий бизнесмен. Именно этот скользкий тип связывал его со «старшими». От него приходили как просьбы, так и гонорары за выполненную работу.

— Ты где? — спросил Муса.

— От Терминатора возвращаюсь. В сторону шоссе.

— Это… постой… это недалеко от Останкино?

— Не так уж недалеко…

«Останкином» в садоводствах называли ретрансляционную вышку, демонтированную и разграбленную.

— Ничего, сделаешь крюк. Я тебя здесь жду. Хочу сказать «спасибо» — и еще… есть новая просьба. Все понял?

— Через десять минут буду.

Как не понять? «Спасибо» — это башли. За башлями можно и два крюка дать. Тем более — новая просьба, то есть новые деньги…

…Машину Брокера он заметил издали. Правда, внутри никого не было, но это его не насторожило. Водитель вышел размяться, обычное дело. Прапор подъехал вплотную и вылез сам. Заглянул сквозь стекло… и отшатнулся.

Муса трепыхался за заднем сиденье, связанный, с заклеенным ртом. Приподняться Брокеру никак не удавалось… Что за шутки, успел подумать прапор, прежде чем заметил, что его окружили два мужичка — бомжеватого вида, в обшарпанных фиолетовых куртках и спортивных штанах. Он схватился за кобуру… Две руки крепко обняли его сзади, две другие руки — разоружили. В воздухе мелькнула катушка скотча — и рот его также оказался надежно запечатан.

Нападавшие двигались быстро и уверенно. Никакие это были не бродяги, а бойцы в образе.

— В машину, — толкнули прапора. — Не сюда, в кузов.

Открыли заднюю дверь УАЗа и влезли — все трое. Пленника бросили на пол. Один из бойцов сел ему на ноги, второй сковал руки наручниками.

— Емельян Захарович Шмалян? Кивни.

Прапор кивнул. Смертная тоска одолевала его. Хотелось жить.

— Поклон тебе от Нигилиста. Передашь привет Ленскому, если когда-нибудь ему приснишься, — сказал один.

Второй позевывал. Первый скомандовал:

— Посредник нам больше не нужен. Иди, закончи с ним.

Второй вылез. Вернулся через минуту с окровавленным ножом и, ухмыляясь, вытер лезвие о форму прапорщика. Похоже, земной путь Мусы Брокера трагически прервался. Тоска превратилась в ужас.

— А исполнитель нам пока нужен. Будешь говорить, исполнитель?

Прапор кивнул. С него содрали скотч — вместе с отросшей за сутки щетиной.

— Ты замочил Пашу Смыка?

— Не я… Орлик… с Вороном…

— Я и говорю — ты.

— Обоссался, — констатировал второй.

— И это правильно. Что тебе сказал Терминатор?

— Маньяка он не видел, — прапор заторопился поделиться всем, что знает. — Но за бабу почему-то сильно обиделся, когда я мысли высказал. Я думаю, с бабой он встречался. А то, может, прячет ее где…

— Ты ведь никому об этом не расскажешь?

Прапор отчаянно закрутил головой. Второй из бойцов, тот, который молчаливый, поймал пятерней его рот и сдавил щеки. Лицо пленника вытянулось, как у лошади. Первый — тот, который говорливый, — брезгливо залез в чужой рот пальцами, вытащил язык и ловко отсек его.

— Конечно, не расскажешь. Молчать будешь.

Он сунул отрезанный язык прапору во внешний карман кителя. Глаза у того чуть не вывернулись наизнанку. Грудь сдавило гигантскими тисками: сердечный приступ. Впрочем, сердце у мента было крепким, не такие передряги выносило.

— Нигилист просил передать тебе три слова, — опять заговорил палач, сделав дело. — Вот они: «Сдохни, сука!»

— Это два слова, — лениво возразил второй.

— Два? Как два! Точно — два… Е-мое, какое же третье? Было же третье, я точно помню! Е-мое, Нигилист обидится… Может — «сука поганая»? Нет… «сука грязная»?

— Ладно тебе. Никто не побежит жаловаться.

— Убедил.

Палач любовно извлек откуда-то из-под куртки инструмент, похожий на шило. Этакое царь-шило — с толстой иглой сантиметров двадцать пять.

— Подглядывать за людьми тоже нечего, — сказал он и осторожненько выколол прапору один глаз.

Тот рвался кричать — но не мог. Деньги так и не получил, трепыхалась в голове бесполезная мысль. Пропали деньги… накрылся университет…

Потом ему выкололи второй глаз.

Потом, со словами «…и подслушивать не надо», ему вонзили шило в ухо. Другой конец иглы вышел с противоположной стороны головы, из другого уха.

Тело дернулось и обмякло. Прапорщика Емельяна Захаровича Шмаляна не стало.

— Вспомнил, какие три слова! — обрадовался убийца. — «В добрый путь!»

— Да, Маша была… Маша Коровина… Очень красивая… Настолько, что не принадлежала себе… Многие были в нее влюблены…

Маньяк рассказывал, бросая в воздух отрывочные фразы. Он глядел в пол. Слушатели глядели то на него, то друг на друга.

— И был мальчик в неё влюблённый, мальчик Рома. Она отвечала ему взаимностью, но почему-то мучила его… и не понимала зачем, и сама мучилась — даже с собой пыталась покончить… была в ней истеричность, скрытый суицидальный синдром, в общем, личность сложная. А мучила она Рому страшно, по-взрослому. На танцах всегда танцевала с другими — то ли его проверяла, то ли себя. Однажды он написал ей записку с признанием в любви, стеснялся на словах, так она сказала при свидетелях, что лучше бы он сделал это в устной форме — без грамматических ошибок. У него с русским было неважно, ошибок в письме налепил… А еще, насколько я знаю, она позволяла ему все, кроме главного, — обнимать себя, целовать, ласкать, трогать где угодно… ну, вы понимаете… много раз доводила дело практически до постели — и уходила.

— Ну-ну, — сказал Терминатор. — Бедный мужик. А дальше?

— У подростков бывают ситуации, когда они остаются наедине со своими проблемами… и получалось иногда так, что кроме как мне, больше и некому было их исповедовать. Маша прибежала ко мне ночью… Ее всю трясло… Я не мог ее не впустить, она сказала, ей некуда больше пойти… Домой — боялась, отец вернулся из заграницы… Она не родная дочь была, и атмосфера в их семье — отдельный вопрос… А Рома пригрозил, что убьет ее, если она к нему не переедет жить… И никто не мог ее защитить…