Лабиринт тайных книг - Паоло Ди Реда Страница 9

Да, он должен измениться, чтобы стать свободным. Не нужно больше быть клоуном, иконой для идолопоклонников, потому что он, Джеймс Дуглас Моррисон, на самом деле — поэт. Американский поэт. И он докажет это всем, и прежде всего себе.

Наконец-то Альдус нашел его: Джим пополнел и отрастил бородку, но его нельзя было не узнать. Сантей вмиг оказался очарован.

Он понаблюдал за Джимом, прежде чем подойти. Будь у него с собой альбом для эскизов, он сразу бы набросал его портрет, чтобы запечатлеть ту жадность, с которой Джим вглядывался во все вокруг, это удивление американца, открывающего для себя невесомую тяжесть истории, красоту, проверенную временем.

Когда наконец Джим сел на скамейку в сквере на Вогезской площади, Альдус набрался смелости и подошел к нему.

— Ты Джим Моррисон, не правда ли? — спросил он на ломаном английском с сильным французским акцентом.

Джим с недоверием посмотрел на незнакомца, принимая за поклонника и не зная, сразу ли избавиться от непрошеного француза или отделаться автографом.

— Я Альдус, друг Анн Морсо.

— Анн Морсо? — повторил Джим в замешательстве.

— Да. Кажется, ты познакомился с ней в Новом Орлеане.

— Конечно! Извини. Да, Анн говорила мне о ее друге, с которым я должен был встретиться в Париже. Ты по поводу этой книги на греческом, правильно?

— Да. Именно так. Из-за книги.

— Она у меня в гостинице. Если хочешь, можешь взять ее хоть сейчас. Это не так далеко отсюда.

— К чему спешить? Я подумал, если тебя это устроит, ты мог бы переехать из отеля ко мне домой, вернее, в мою мастерскую, я художник. Сейчас она практически свободна.

— Было бы прекрасно, а как же ты?..

— О, я там теперь почти не появляюсь. Иногда предоставляю ее друзьям. Моя жена не хочет жить там, говорит, что все слишком старое и ветхое, а у нас четырехлетний ребенок, потому мы переехали на виллу под Парижем. Там у нас есть огромный сад и пристройка, где я устроил себе ателье, еще просторнее, чем на улице Ботрейи.

— Ты знаешь греческий, правда?

— Да, мать научила меня.

— И ты знаешь, что написано в той книге, которую Анн поручила тебе передать?

— Нет, но очень хочу прочитать ее.

— Может быть, мы могли бы сделать это вместе…

— Я был бы счастлив.

— Но есть еще одна проблема. Я не один…

— Дом очень большой. Можешь привести туда кого хочешь.

Джиму казалось, что Альдус послан ему небом, что он всегда знал его: у него был такой добрый, располагающий и открытый взгляд!

Он мог говорить с ним и хотел этого.

— Ее зовут Памела. И я люблю ее.

Я поражена: на обложках журналов в киосках — мои фотографии с заголовками: «Убийца из Америки».

Нужно что-то делать, чтобы меня не узнали. К счастью, на обложках тот кадр, который делали для буклета к выставке. Там я причесана и с макияжем — редкость для меня, тем более сейчас. Мне нравится это фото именно потому, что я выгляжу на нем совершенно необычно.

Но достаточно солнцезащитных очков, прихваченных у рассеянной дамы, что оставила их на стойке бара, и «убийца из Америки» Жаклин Морсо больше не существует — вместо нее есть молодая женщина, совершенно беззащитная и потерянная, словно попавшая в открытое море без компаса первый раз в жизни. Попробуем рассуждать логично: человек с площади Нотр-Дам и тот, что подходил ко мне на выставке, одно и то же лицо.

Почему он выбрал столь ужасный способ самоубийства и почему вовлек в него именно меня?

Прежде всего я должна узнать, кто он такой.

И еще — кто тот бродяга с Вогезской площади? Как он может все знать?

Я чувствую, что втянута во что-то, чего пока не понимаю, но странным образом это не приводит меня в состояние паники: все мои мысли сосредоточены на одной цели, и, как на стометровке, я готова к рывку. Я должна снять с себя это позорное обвинение.

Но дело не только в этом. Я чувствую, что история касается всей моей жизни, словно все случившееся со мною в прошлом было лишь подготовкой к тому, что происходит сейчас.

Да, я растеряна, но у меня есть цель: как можно скорее выбраться из этой ситуации, чтобы понять смысл происходящего. И чем сильнее во мне стремление разорвать паутину, препятствующую моей свободе, тем явственнее становится ощущение, что я вовлечена в неосязаемую и невидимую сеть какого-то таинственного плана.

Я присаживаюсь у раскрашенного, с подвижным механизмом фонтана возле Бобура [11]и в тот же миг вижу приближающуюся Дениз. Несмотря на очень теплую погоду, она закутана с ног до головы: платок, легкий пыльник с поднятым, как у детектива, воротником, темные очки, — ее невозможно не заметить. Дениз — эксцентричная персона, ей пятьдесят с хвостиком, но одета она всегда очень экстравагантно и изысканно, даже если ситуация этого не требует.

Она решительно двигается ко мне, но потом так же решительно меняет направление, так что я вынуждена следовать за ней на расстоянии. Мы слишком на виду.

Я спешу за ней по довольно длинной улице, миную Вогезскую площадь, еще несколько переулков. У старинного дома Дениз останавливается, вытаскивает связку ключей и кивком приглашает последовать за ней.

Захожу во внутренний двор, и меня охватывает ощущение, что это место мне знакомо. Дежавю, абсолютная уверенность, сопровождаемая непереносимым чувством леденящего, терроризирующего страха — будто я вхожу в подземелье.

— Нет, прошу тебя, Дениз, уйдем отсюда!

— Невозможно, Жаклин. Это единственное место, где ты можешь спокойно остаться хотя бы ненадолго, — дом отца Раймона, никто не подумает искать тебя тут. Но веди себя тихо: шум может вызвать подозрения, так как здесь очень долго никто не жил.

Дверь открывается с трудом, и, когда мы наконец-то входим, нас окутывает запах пыли. Останавливаемся в большом холле, где есть окно, сквозь которое проникает немного света. Все остальное погружено в полную темноту, и Дениз, кажется, не имеет ни малейшего желания следовать дальше.

— Дом не очень удобный, но здесь тебя никто не потревожит.

Ее слова меня успокаивают. В конце концов, немного страха не помешает в моем положении. А уйти сейчас отсюда было бы непростительной глупостью.

— Где сейчас отец Раймона?

— Умер лет двадцать назад.

По тону ее голоса ясно, что даже спустя столько времени Дениз не забыла об этой смерти, она говорит об этом с волнением, словно о пережитом совсем недавно, и эмоции еще не покинули ее.