По ту сторону - Инга Андрианова Страница 9

В короткий промежуток между рейсами я умудрилась наговорить ему кучу обидных слов. Я не простила Стасу его чувств, а он не стал меня наказывать за равнодушие. В тот же вечер он вернулся в Ленинград в свой знаменитый водный рай, растивший олимпийских чемпионов и рекордсменов всех мастей.

Стас улетел, а я осталась, и все вернулось на свои места: столица, олимпийский центр, диета и талоны.

Отец все также ревностно выстраивал мой быт. «Лежа не читай! Вымой руки! Не смотри телевизор! Найди себе занятие! Не болтайся без дела!» — вот фразы, звучавшие в перерывах между бесконечным мытьем полов и чисткой кастрюль.

И все же в глубине души мне было жаль этого метущегося человека, вечно гонимого, вечно травимого и такого неустроенного. Бывали времена, когда обиды отступали и начиналось время диалога. Говорил отец долго, увлеченно, сыпал парадоксами, историческими фактами, подкрепленными самобытной философией сиюминутных мелочей, которые, как ему казалось, и в чем он был фанатично уверен, правят миром. Вся жизнь, по его мнению, версталась из поступков и деяний в каждый миг бытия, и эта самоотверженная возня слагала общую картину совершенства.

— А как же безмятежность? Эмоция? Порыв? Ты не допускаешь их присутствие в жизни? — я не могла смириться с тем, что мир настолько прагматичен.

— Все, перечисленное тобой — есть ни что иное, как следствие праведной жизни. Праведной по отношению к себе самой и к собственному будущему. Радость — это надстройка, она тем выше, чем качественнее прожитый до нее отрезок времени.

— Отрезок безрадостный?

— Учись черпать радость из рутины. Скука там, где бездействие. Радость примитивна, если не имеет выстраданной почвы. Тебе скоро пятнадцать, пора подумать о будущем. С твоей внешностью трудно рассчитывать на хорошую партию, придется много трудиться, чтобы стать интересной.

Вот с этим у меня проблем как раз не возникало, хотя отцу об этом знать не полагалось. Сама я толком не вникала в природу этого явления. Просто в нужный момент мир начинал вращаться вокруг меня, и я безмятежно существовала в самом его эпицентре со всеми своими внешними и внутренними недостатками.

С раннего детства я хранила один, очень странный секрет…

— Смотри, какой большой трезубец! — улыбнулась гадалка, разглядывая мою ладонь. Мы сидели в маленькой комнате: я — пятилетний ребенок и молодая цыганка, укравшая меня у входа в магазин. Что за трезубец, я не знала, но запомнила выражение лица, с которым цыганка изучала мою руку. Экскурс в хиромантию окончился довольно быстро: дверь распахнулась, и в комнату ввалилась куча разъяренных теток. Трезубец их не интересовал, они галдели и размахивали сумками. В проеме появилась мать. Сметая строй и брызгая кефиром, она примчалась вызволять меня из плена. Пять минут спустя с кочевой жизнью было покончено, и я вернулась к цивилизации.

С тех пор прошло немало лет, воспоминания поизносились, но в одном я была уверена твердо: трезубец — он и только он в ответе за мои победы. Случалось, впрочем, подлый лицемер и подводил меня нещадно.

Отец об этом случае не знал. Он продолжал пилить меня и сетовать на внешность. Я дала ему слово прилежно учиться и развиваться до заоблачных высот. Но отцу и этого казалось мало.

— Мозги — дело хорошее, но тело женщины должно быть безупречным. Не стоит все пускать на самотек. Я думаю, массаж тебе не повредит.

Массаж я любила, а массажистам доверяла. Со мной всегда работали серьезные ребята: они разминали забитые мышцы, лечили травмы, вправляли позвонки. Услышав предложение отца, я с готовностью улеглась на живот, расслабилась и задремала. Отец размял мне плечи, активно прошелся по спине, по пояснице, его руки опустились к бедрам… Сон как рукой сняло, и я сжалась в комок от ощущения чего-то вопиюще неправильного и абсолютно недопустимого.

На утро я сбежала к матери и трое суток просидела под одеялом. На четвертый день я вылезла на белый свет, зашвырнула подальше очки и купальник, вывалила на стол учебники и впервые погрузилась не в воду, а в жизнь. В бассейн больше не пошла.

От моего вероломства мать пришла в ярость. Упреки посыпались градом, скандалы слились в один протяжный вой. Тренера забили тревогу, а учитель физкультуры обозвала меня дурой и перешла в наступление, избрав оценку орудием мести. После ее уроков меня выворачивало наизнанку, от нагрузок темнело в глазах. Мои одноклассники хлопали глазами, не понимая, почему мастер спорта не может сдать нормативы ГТО, в то время как рыхлые и малоподвижные девахи получают «отлично» за одно поднятие ноги. Но мне был нужен аттестат и аттестат приличный, поэтому я продолжала бегать с резвостью сайгака, склоняться над унитазом и получать вымученные четверки по великой физкультуре. Похоже, мое рвение всех только раздражало. Учителя пожимали плечами и громко вздыхали — гораздо спокойнее было ставить привычные тройки, не дослушав ответ, а в конце сочинения писать дежурное «Тема не раскрыта». И все же упорство дало результат, а силы и время, спасенные у спорта, помогли устоять — к последнему звонку мои оценки достигли заветных высот.

Голову распирало от знаний, а тело от отсутствия нагрузок, но впереди маячило жаркое лето. Предстоял заплыв, длинной в пять лет: выпускные — вступительные — студенческий билет — зачетная книжка, а на финише — вожделенный диплом.

Чтобы мать не пилила меня за талоны, я взяла на себя все заботы по дому и устроилась работать машинисткой. Уроки делала ближе к ночи: читала параграф и по памяти записывала в толстую тетрадь. Таких тетрадей у меня накопилось четыре — по количеству вступительных экзаменов. Мать, получив стерильные полы, хрустящие простыни, горячий ужин и стабильный оклад, махнула на меня рукой. Собственная карьера занимала ее куда больше, а кавалеры скрашивали ей досуг…

Один из таких почитателей пришел к нам как-то в дом и устроил сеанс красноречия. Он пел серенады, тянул ручонки и пускал слюну в то время, как мне, уставшей и задерганной, ужасно хотелось спать. После очередного «Миша, отстань!», я вышла из спальни, вытолкала приставучего Мишу в подъезд и спустила с лестницы. Элегантный и мало тренированный учитель музыки летел чинно и вполне артистично, а я, получив долгожданный покой, вернулась в постель. Совесть моя этой ночью спала безмятежно.

Все, что не есть стихия, но ее порожденье.

Итак…

Стояли душные майские дни, подходил к концу учебный год. Подготовка к экзаменам занимала все умы и время, самой природой предназначенное для свиданий и стихов.

Мои амбиции, сарказм директора и ухмылки учителей сделали свое дело. С холодным исступлением я пробиралась сквозь завалы книг, мечтая доказать наличие мозгов. Я рвалась в Москву, в известный ВУЗ, зная, что путь туда наглухо закрыт для таких неблагонадежных семей, как моя. То ли весна была слишком долгой, то ли ресурс мой себя исчерпал, только я начала замечать приступы слабости и головокружения. Развязка состоялась очень скоро: после экзамена я потеряла сознание. Врач измерил давление, сделал укол и отправил домой. К вечеру мне стало хуже, и я поплелась в поликлинику, на чем свет проклиная духоту и час пик. Участковая дама надела тонометр, приставила фонендоскоп… и тут ее скуку сняло как рукой. Побросав все приборы, она выскочила из кабинета и вернулась обратно в компании двух докторов. Следующие десять минут мне стягивали плечо и мяли запястье, таращились то на прибор, то на меня, то снова на прибор. После долгих споров консилиум определил мое состояние как глубокий обморок, потому что с давлением 40/25 полагалось лежать без сознания. Переспросив десять раз и убедившись, что я действительно приехала одна, участковая вызвала мать и села оформлять бумажки. В тот же вечер меня положили в больницу с тавтологическим диагнозом вегето-сосудистая дистония по сосудистому типу. Подобный приговор меня не огорчил — я просто завалилась спать и проспала целые сутки, впервые в жизни забыв обо всем.