Жизнь на грани - Антон Задорожный

От автора

Началось все с того, что в детстве родители привили мне интерес к чтению. Мальчишкой я прочитал «Сияние» Стивена Кинга, и это – без преувеличения – перевернуло мою жизнь, побудив заниматься литературным творчеством. В итоге я там, где я есть сейчас. Не знаю, где окажусь завтра, но хочу сказать спасибо моему хорошему другу и редактору Илье Попенову, работающему со мной все эти годы, и научному руководителю Виктору Михайловичу Сорокину. Именно эти два человека настаивали на том, чтобы я прекратил писать в стол. И вот перед вами сборник современной литературной готики, в авторском ее понимании. Я имею в виду смесь психологического реализма и мистики, слегка приправленную постмодернизмом.

Вообще, готическая проза – известное явление в мировой литературе, зародившееся в XVIII веке (пожалуй, с «Мельмота Скитальца» Чарльза Метьюрина). Можно сказать, что готическая проза стала основой для литературы сверхъестественного ужаса, хорошо знакомой многим по произведениям Стивена Кинга, Говарда Лавкрафта и других мастеров жанра.

Будучи крайне популярной не только в Англии и Франции (упомяну «Поворот винта» Генри Джеймса, рассказы Амелии Эдвардс или «Эликсир долголетия» Оноре де Бальзака), она имела успех и у нас, по преимуществу в царской России, возбудив умы именитых писателей той поры. Было бы неправильно умолчать о таких бриллиантах, как «Блаженство безумия» Н.А. Полевого и «Штосс» М.Ю. Лермонтова. Мне легко вспоминаются «Вий», «Нос» и «Шинель» Н.В. Гоголя, «Пиковая дама» А.С. Пушкина. С удивлением нашел у И.С. Тургенева готические произведения («Призраки», «Песнь торжествующей любви», «Рассказ отца Алексея»). Уверен, каждый из вас может продолжить этот список.

Все три рассказа и три повести, составляющие мою дебютную книгу, занимают особенное место в сердце. Они были написаны с 2011 по 2014 год. В работе над книгой помогли и личный опыт, и профессиональные психологические знания в сочетании с жизнелюбием. Я не всегда знаю, чем закончится история и куда придет ее герой на последней странице. Но знаю, что прекрасные иллюстрации Дениса Араева привнесли иное, визуальное измерение в каждую из них. Считаю себя литератором, а не нахожу слов, чтобы выразить всю благодарность художнику. Равно как и тем, кто меня любит и поддерживает все эти годы.

«Историю, рассказанную человеком средних лет» меня побудила написать потеря близкого друга, ушедшего из жизни в 2009 году (если вы любите английские ghost stories, то заметите, что все исполнено по канонам жанра). С последующими своими творениями я начал искать собственный стиль, экспериментируя с композицией и не стесняясь выносить к обсуждению злободневные темы. В их числе проблемы взаимоотношений в семье (повести «Измена» и «Ответ», касающиеся запретной любви), дискриминации социально незащищенных слоев населения («Жизнь на грани»), влияния СМИ на массовое сознание и последствий употребления наркотиков молодыми людьми (рассказ «Карикатура»).

За десять лет творческой деятельности я пришел к выводу, что автор занимается творчеством, когда не представляет без него своей жизни. А оно, на мой взгляд, – диалог человека с человеком посредством произведений искусства. На этом заканчиваю предисловие, и потом мы посмотрим, как написанное отзовется в ваших душах.

1

Что касается жизни в интернате (если и начинать эту историю, то именно с рассказа о ней), она… достаточно своеобразна. Не знаю, учились ли вы в таких местах, но на мою долю выпало жить в таком, какой лучше всего сравнивать с тюрьмой. Почему?

Во-первых, за тобой наблюдают. Контроль воспитателей, большинство из которых пожилых лет и не имеют педагогического образования, что оправдывает их схожесть с тюремными надзирателями. Контроль медсестер (которым больше негде работать, видимо) местного изолятора (в шутку мы прозвали это место «карцером»), в который мы попадали с высокой температурой и лечили себя преимущественно силой духа. Контроль нянечек, которые дежурили по ночам, чтобы в спальнях была тишина (а на этаже видимость порядка). Внешне несвободны мы были точно. Чтобы выйти за территорию школы, приходилось отпрашиваться у воспитателей. Но, разумеется, уходили и без спроса.

Во-вторых, наличие распорядка дня, что обычно для школ такого уклада. Необычно то, что любое событие – будь то обед, перемены или подъем, – отмеченное в распорядке дня, сопровождалось громким звоном звонков, расположенных по всей школе, уж простите за тавтологию. Собственно, в этом и состояли обязанности вахтера – следить за порядком на первом этаже, давать вовремя нужные звонки, делать, даже когда не следует, ненужные (не помогающие) замечания непослушным детям, выдавать сотрудникам ключи от кабинетов и прочих помещений и «сидеть на телефоне». «Сидеть на телефоне», впрочем, отнюдь не означало табу на использование его в своих целях.

К слову, о вахтерах. Самому молодому из них, мужчине, было слегка за тридцать, а остальные, женщины, чем старше, тем неадекватнее. Что логично. Одна из таких бабушек, как говорили о ней те, кто жил с ней по соседству и опять же работал в этом богобоязненном месте, несмотря на свой преклонный возраст, имела нескольких любовников, причем большинство из них она свела в могилу. Я сказал «большинство», интересно, а сколько их у нее тогда вообще было? Правда это или нет, но говорили, что она – Дон Жуан в женском обличье (сравнили так сравнили!), и один из ее мужиков повесился, другой – утопился, а что самое пикантное – от третьего она в халате из Нового Петергофа в Старый Петергоф пешком босиком ушла. Босиком, в халате, в начале января. «Credo quia absurdum est» [1], – сказал бы на это Тертуллиан [2]. И, вне зависимости от того, поверите вы мне на слово или нет, был бы прав.

Да, и пока помню. Сама школа располагалась в П-образном трехэтажном здании из белого кирпича. Три крыльца. Парадные окна центральной части дома выходили на маленькое футбольное поле. Вокруг этого поля была дорожка, по ней мы начинали бег вокруг школы на уроках физкультуры. Ограждение, правда, без колючей проволоки, – говорящий позволил себе улыбнуться, – а за ней парк, к которому мы еще вернемся, железнодорожная станция и шоссе, ведущее в город.

В-третьих, школа напоминала тюрьму еще и тем, что еда казалась что в интернате, что «за решеткой» примерно одинаковой. Мы так подозревали (кто «мы»? мы – это «мое окружение + я»). Потому что, может, кому-то и нравилось, как его кормили, но не мне. Но есть было можно. А кормили всем чем ни попадя – на утро обязательно каша (за исключением воскресенья – тогда по оригинальной традиции нам готовили омлет), булка с маслом и какао; на второй завтрак – бутерброд с сыром или колбасой или творог со сметаной и чай; на обед – суп на первое и что-нибудь на второе; а ужин был апофеозом всего дня. Вот приходишь ты с «прогулки по распорядку дня» в столовую, а там… в худшем случае тебя ждут селедка и винегрет или резиновые оладьи, а в лучшем – макароны с сыром или гречка с сосисками. Ну, не мне вам объяснять.