13 привидений - Михаил Павлов Страница 10

Все последние годы, звоня по скайпу родителям, а также изредка наведываясь погостить на пару дней, он лишь в самых общих чертах говорил о своих проектах. Но всевидящий Интернет выдавал Камарина с потрохами, родители пристально следили за его карьерой, смотрели все, что выходило на экраны с его именем в титрах, и, радуясь его финансовым успехам, натянуто улыбались, когда речь заходила о собственно фильмах. Выросшие на советском кинематографе, родители безошибочно определяли халтуру. У них хватало такта об этом не говорить. Но сейчас Камарин ехал на свадьбу сестры, там будут гости, и кто-нибудь наверняка заведет разговор про его работы… Камарину было плевать, когда его фильмы ругали незнакомые люди, отечественное кино вообще принято распекать на все корки, но почему-то тошнило при мысли о том, что словечком типа «говно» может припечатать его проекты кто-нибудь из бесцеремонной родни. Что фильмы говно, это он, в конце концов, и так знал.

Камарин попросил таксиста остановиться раньше, не у дома, а на парковке возле торгового центра – того самого, расположенного в бывшей киностудии. Никогда раньше туда не заходил. А тут – совсем забыл купить подарок сестре. Авось получится что-нибудь найти.

Однако с подарком не складывалось. Торговый центр, не выдерживающий конкуренции со свежеотстроенными и куда более навороченными комплексами (где имелись также кинозалы, бары и рестораны), явно хирел. Многие бутики стояли закрытые, их стеклянные перегородки занавешивала глухая серая пленка с логотипом центра. В прочих магазинах продавалась только одежда. Скучающие продавщицы провожали Камарина тусклыми взглядами. Поплутав по стеклянным коридорам, Камарин вышел в большое многоярусное помещение с эскалаторами, в котором его профессиональный взгляд сразу узнал перестроенный съемочный павильон. Он уже махнул рукой на подарок – потом придумает что-нибудь – и просто из любопытства поднялся наверх.

Там было сумеречно, необитаемо, тихо, только гудела вентиляция. Переделанные, но еще узнаваемые помещения киностудии навевали тоску и очень соответствовали настроению. Камарин знал, что когда-то давно здесь снимали весьма недурные фильмы: детские сказки, скромные советские мелодрамы и даже военное кино. Последний фильм на военную тему, которым занимался Камарин, рыхлый многосерийник с обилием пафосных диалогов, особенно отличился немецкими офицершами в черных мундирах, с выщипанными в нитку бровями и ярко накрашенными губами (только латексных плеток не хватало). Вообще, у любого историка этот сериал мог вызвать припадок с судорогами, но тем не менее его показывали в прайм-тайм и кто-то это смотрел, да так, что телеканал заказал продолжение псевдоисторического безобразия. Единственное, что было в затее хорошего – бюджетный откат, продюсеры были очень довольны, хороший кусок достался и Камарину.

Камарин посмотрел на себя в затянутое с обратной стороны серой пленкой стекло, показал отражению средний палец и вдруг заметил, что за стеклом, за смутно просвечивающей завесой кто-то ходит. А еще там стояли, кажется, тесно сдвинутые кушетки, на них лежали люди. Здесь что, открылась студия массажа? Вывески пока не было. Вдруг за перегородкой начали гулко кашлять – надрывно, с хрипами, бульканьем и клекотом, словно у кашлюна была последняя стадия туберкулеза или как минимум тяжелый хронический бронхит. Камарин брезгливо отшатнулся и быстрее пошел прочь. Еще не хватало сейчас наткнуться на рабочего или уборщика, больного какой-то дрянью.

Камарин мельком подумал, что вполне мог бы попытаться возродить киностудию. Собрать единомышленников, купить это здание… Его ум, уже прочно привыкший мыслить денежными категориями, сразу охарактеризовал идею как безнадежно провальную. Кому это нужно, в конце концов. В первую очередь ему самому на хрен не нужно. Тут не то что откатов не видать – тут и разориться недолго.

…А как все начиналось! После оглушительного дебюта Камарин снял еще пару артхаусных псевдодокументальных лент о подростках, довольно вторичных, но все же честных и получивших достойные отзывы. Дальше его пригласили снимать уже коммерческое кино, и все покатилось. Нет, его не пугали ни мизерные бюджеты, ни, как следствие, отсутствие звездных актеров, но ужасало то, как продюсеры понимали коммерческую целесообразность. Первый мало-мальски бюджетный фильм продюсеры так изуродовали ему еще на стадии сценария, что Камарин хотел просто плюнуть и уйти, но надо было двигаться дальше, так показать себя, чтобы бюджеты ему утверждали охотнее, и он, сжав зубы, доволок фильм до конца, хотя из задуманной драмы тот превратился в куцую дешевую мелодраму со слащавой концовкой. В довершение унижения при прокате фильм получил такие крохи, что любой режиссер в подобной ситуации почувствовал бы себя не просто изнасилованным, а еще и публично выпоротым за проституцию. С полнометражками вообще было так трудно, что Камарин, внутренне пометавшись несколько месяцев, ушел в производство сериалов, благо этого добра снимали очень много и бесперебойно. Из сериала тоже можно сделать шедевр. Однако жизнь сериал-мейкера оказалась значительно сложнее, чем про нее рассказывали учителя и старшие коллеги. Денег тут крутилось больше, и потому продюсеры были еще злее и непримиримее, коллектив – еще более полным яда и сплетен, и вообще быстро стало ясно, что в качестве продукта никто особо не заинтересован, потому что телевизионный многосерийник окупается рекламой, и по большому счету абсолютно все равно, чем заполнять промежутки между рекламой в прайм-тайм. Главное, чтоб легко жевалось – и ладно. Камарин пытался бороться, со скандалами бросал проекты, затем, увидев, как ширится вокруг него страшное пустое пространство, пришел каяться к тем же продюсерам, с которыми раньше разругался, кто-то милостиво принял его обратно, и Камарин постепенно просто привык. Просто продолжал работать, невзирая ни на что. Процесс привыкания походил на атрофию некоего глубоко расположенного нерва. В сериальном деле успех измеряли только коммерчески, и Камарин, постепенно пропитываясь нравами окружения, почувствовал вкус к деньгам, и деньги стали сначала утешением, а затем и оправданием пластиковым рамам в исторических вставках мыльных опер, через пень-колоду играющим актерам, растянутым водянистым сюжетам и всему прочему. Лет через пять-семь он с ужасом осознал, что разучивается разделять кино на плохое и хорошее. Отмирали какие-то вкусовые рецепторы. Дешевку и халтуру он определял теперь скорее умозрительно, но вот прибыльность нюхом чуял.

Месяц назад Камарин случайно встретил бывшего сокурсника-одногруппника. Тот так толком и не нашел себя, до сих пор мотался по съемным квартирам и в перерывах между какой-то скучной работой снимал никому не нужные артхаусные короткометражки, которые выкладывал на «Ютьюбе», и даже количество просмотров там было смешным. Выглядел одногруппник, оплывший и обрюзгший, старше лет на пятнадцать, хотя был ровесником. Камарин же носил подростковую асимметричную стрижку, идущую к его худощавому лицу, и шел под руку со своей новой девушкой, звездой «Инстаграма», в лазурных дредах, восхищавшей парадоксальной смесью живости ума и очаровательной пустоголовости. Он словно со стороны увидел себя, лощеного и успешного, и даже не пытался скрывать превосходства, хотя искренне захотел помочь товарищу и предложил ему работу. Тот сразу отказался. А затем произнес такое, что, как блуждающий осколок, осталось в Камарине до сих пор.