Вампир Лестат - Энн Райс Страница 11

Их выступления привели меня в полнейшее смятение. Мне еще недоводилось видеть такого насыщенного остроумием, живостью и жизнеутверждающейсилой действа. Я был в восторге, даже несмотря на то, что иногда онипроизносили текст так быстро, что я не успевал понять смысл.

Когда представление закончилось и актеры собрали деньги,обойдя зрителей по кругу, я увязался за ними и в местном кабачке угостил ихбольшим количеством вина, хотя такой жест был мне, честно говоря, не посредствам. Но мне очень хотелось поговорить с ними.

Меня переполняла невыразимая любовь к этим людям. Ониобъяснили мне, что у каждого актера есть постоянная роль, что они никогда незаучивают текст, а импровизируют прямо на сцене. Достаточно знать имя своегоперсонажа, понимать характер и заставлять его произносить именно то, что ондолжен, по вашему мнению, говорить в данный момент. В этом состояла главнаяоснова такого рода театра.

Он назывался «комедия дель арте».

Я был буквально заворожен. Я влюбился в юную девушку,игравшую Изабеллу. Вместе с актерами отправился в вагончик и тщательнорассмотрел все костюмы и нарисованные декорации. А когда мы вновь пили вкабачке, они позволили мне исполнить роль юного возлюбленного Изабеллы Лелио ипотом долго аплодировали, говоря, что у меня, несомненно, есть талант и что явполне мог бы наравне с ними участвовать в представлениях.

Поначалу я подумал, что они просто льстят мне, но их словазвучали так искренне, что меня перестало заботить, являются ли они лестью насамом деле.

Когда на следующее утро их вагончик выезжал из деревни, онувозил и меня. Я спрятался в самой его глубине, прихватив с собой завернутую водеяло одежду и несколько монет – все мои сбережения. Я собирался статьактером.

Должен напомнить вам, что в старинных итальянских пьесахЛелио непременно обладает привлекательной внешностью – ведь он, как я ужеговорил, один из возлюбленных и играет свою роль без маски. Если при этом он нелишен достоинства и аристократических манер, тем лучше, ибо все эти качестваявляются частью его роли.

Актеры считали, что я обладаю всеми необходимыми данными.Они без промедления начали репетировать со мной, дабы я смог принять участие вближайшем представлении. Накануне выступления я ходил вместе с ними по городу,призывая всех прийти и посмотреть нашу пьесу. Надо сказать, мне было оченьинтересно осматривать этот город, который был намного больше моей деревни.

Я был на седьмом небе от счастья. Однако ни самопутешествие, ни подготовка к спектаклю, ни дружеские отношения с актерами нешли ни в какое сравнение с теми близкими к экстазу ощущениями, которые яиспытал, когда впервые вышел на маленькую деревянную сцену.

Я неотступно преследовал Изабеллу. Во мне вдруг открылисьтакие способности к стихосложению и такое остроумие, каких я никогда в себе неподозревал. Я слышал, как голос мой эхом отражается от окружавших меня каменныхстен. Слышал звучавший в ответ смех зрителей. Чтобы заставить меня наконецостановиться, моим товарищам пришлось утащить меня со сцены. И тем не менее онине сомневались в том, что мы имели огромный успех.

В ту ночь актриса, игравшая роль моей возлюбленной,по-своему совершила обряд моего посвящения. Последнее, что я слышал, засыпая вее объятиях, были слова о том, что скоро мы приедем в Париж, выступим там наСен-Жерменской ярмарке, а потом уйдем из труппы и станем работать на парижскомбульваре Тамплиеров, до тех пор пока не сумеем попасть в «Комеди Франсез», гдебудем играть для Марии-Антуанетты и короля Людовика.

Наутро, открыв глаза, я не увидел ни ее, ни других актеров…Возле меня были лишь мои братья.

Я так никогда и не узнал, каким образом – подкупом илиугрозами – им удалось заставить моих друзей бросить меня. Скорее всего, с помощьюпоследнего. Как бы то ни было, меня снова вернули домой.

Конечно же, мой поступок привел в ужас всю семью. Желаниедвенадцатилетнего мальчика стать монахом еще простительно. Но театр нес на себепечать дьявола. Даже великому Мольеру было отказано в христианском погребении.А я посмел сбежать с шайкой оборванцев, с бродячими итальянскими актерами, даеще позволил им выкрасить белой краской мое лицо и играл вместе с ними нагородской площади за деньги.

Меня жестоко избили, а когда я в ответ осыпал братьев всемиизвестными мне проклятиями, меня избили еще раз.

Наихудшим наказанием, однако, послужило мне выражение лицаматери. Ведь даже ее не предупредил я о своем бегстве и тем самым очень обидел,чего никогда не случалось прежде.

Однако она никогда ни словом не обмолвилась о происшедшем.

Поднявшись ко мне в комнату, она застала меня в слезах. Да иее глаза были влажными. И тут случилось нечто, чего я от нее никак не могожидать, – она положила мне на плечо руку.

Я не рассказал ей о том, что пережил за эти несколько дней.Думаю, она и без слов все понимала. Я безвозвратно утратил нечто волшебное иочень для меня дорогое. И вновь она проявила неповиновение и пошла против волимоего отца – она навсегда положила конец всякого рода обвинениям в мой адрес,наказаниям и ограничениям в отношении меня.

Она потребовала, чтобы за столом я сидел рядом с ней. Онабеседовала со мной, что обычно не было ей свойственно, прислушивалась к моемумнению и в конце концов сумела победить и разрушить враждебное ко мне отношениесо стороны других членов семьи.

И наконец, она продала еще одну из своих фамильныхдрагоценностей и купила для меня великолепное охотничье ружье, которое я и взялс собой в тот день, когда отправился сражаться с волками.

Оружие было настолько совершенным и дорогим, что мне,несмотря на горе и отчаяние, не терпелось поскорее опробовать его в деле. Матьсделала мне еще один бесценный подарок – холеную гнедую кобылу, такую сильную ибыструю, каких мне не доводилось видеть прежде. Однако все это не сравнится смиром и душевным спокойствием, которые я обрел благодаря своей матери.

И все же меня не покидала запрятанная где-то в глубине моегосердца горечь.

Мне не забыть было тех ощущений, которые я испытывал, играяроль Лелио. Меня по-прежнему мучили воспоминания о случившемся, и никогдабольше я не посещал деревенские ярмарки. Я смирился с мыслью о своейобреченности навсегда остаться в этих местах. Но самое странное состояло в том,что, по мере того как росло мое отчаяние, я приносил все больше и больше пользысемье и окружавшим меня людям.

К тому времени, когда мне исполнилось восемнадцать лет, ясумел внушить нашим слугам и арендаторам страх перед Господом. Я былединственным кормильцем в семье, мысль об этом приносила мне удовлетворение. Незнаю почему, но мне было приятно, сидя за столом, отмечать про себя, что всеприсутствующие едят плоды моего труда.