Сети желаний - Сергей Пономаренко Страница 11

Я нервно скомкал исписанный лист, бросил его на пол и затоптал. «Нет здесь страха, и нет слов, чтобы передать его природу. Нельзя написать о нем, не ощутив его по-настоящему».

Свинцовые воды морского залива взъерошены огромными волнами, которые то подбрасывают паровой катер на самый гребень, то спускают вниз, как с ледяной горки в Масленицу, вызывая страх и тошноту. Небольшой пароходик со странным названием «Микроб» пыхтел, отдувался, но упрямо двигался вперед, показывая безразличие к своей судьбе, полностью зависящей от силы разбушевавшейся стихии.

«Так и мы не обращаем внимания на неблагоприятные обстоятельства, лезем на рожон, усугубляя ситуацию, а потом сетуем на злой Рок, преследующий нас. Ведь чего проще: поднялась буря в житейском море — спрячься в тихой гавани и не высовывай нос, пока все не утихнет. Судьба, как и Природа, слепа и безжалостна, проявляя свою силу, и лучше не идти ей наперекор».

Я зябко поеживался под порывами ледяного ветра, пронизывающего насквозь, и цепко держался за обжигающие холодом металлические поручни. Накинутый поверх мундира прорезиненный плащ не спасал от стужи.

— Немедленно спуститесь в пассажирскую каюту! Господин лекарь, здесь находиться крайне опасно! Если вы окажетесь за бортом, я вам ничем не смогу помочь!

Громовой голос капитана судна на мгновение перекрыл шум ветра и волн, а сам он, ловко проскользив по мокрой палубе, оказался рядом со мной. Из-под капюшона плаща выглянуло его круглое багровое лицо, перекошенное от злости. Он еле сдерживался, чтобы не употребить слова покрепче.

— Простите великодушно, Вячеслав Бенедиктович, захотелось глотнуть немного свежего воздуха. Слышал, это помогает при морской болезни. — Я виновато улыбнулся, и в это мгновение катер сильно тряхнуло набежавшей большой волной, нас окатило ледяными брызгами, заставив еще крепче вцепиться в предохранительные поручни. В следующий миг суденышко оказалось на вершине водной горы и тут же бесстрашно ринулось вниз. Я ощутил, как недавно съеденный в ресторане «Босфор» ужин, щедро сдобренный «смирновкой», устремился вверх, желая вырваться на свободу. Лишь усилием воли мне удалось усмирить взбунтовавшийся желудок.

— …Напьетесь морской воды! — разобрал я лишь заключительные слова тирады капитана, но не стал больше поддерживать беседу, а, оттолкнувшись от поручней, скользя и с трудом удерживая равновесие, бросил свое тело в направлении двери, расположенной сразу за капитанской рубкой.

Крен судна придал ускорение телу, и я пребольно ударился грудью о какой-то выступ. Переборов силу ветра, я закрыл за собой дверь и стал спускаться по крутой лесенке, но при новом резком крене судна, уже в противоположную сторону, потерял равновесие и сильно ударился локтем. Потирая ушибленные места, я добрался до крошечной пассажирской каюты и рухнул на койку, слепо повторяющую кульбиты судна, находящегося во власти волн.

«Возможно, до смерти напиться морской воды — это лучшее, что я могу сейчас пожелать себе», — с горечью подумал я, вспомнив о недавней встрече с Лизонькой.

Лизонька

Между знакомством с Надюшкой в кондитерской (настоящее имя которой — Лизонька, а Надежда — партийный псевдоним) и поездкой в противочумную лабораторию прошло более двух месяцев. Получить это место оказалось не так просто, как утверждал товарищ Сергей: некоторое время пришлось поработать в питомнике животных при Императорском институте экспериментальной медицины принца Ольденбургского, в ведении которого находилась противочумная лаборатория. Но я не сильно опечалился, вернее, совсем не переживал по этому поводу. Я с головой окунулся в работу, по которой, как оказалось, чрезвычайно соскучился, и стал получать приличное жалованье. Работу над романом о чуме я приостановил до того времени, как окажусь в противочумной лаборатории. Казалось, судьба, выдержав меня в черном теле, решила щедро одарить: я все свободное время проводил с Лизонькой, тонкой и поэтичной натурой, увлекающейся символистами. Ее кумиром являлся поэт Брюсов. Вот только к произведениям Зинаиды Гиппиус у нее резко отрицательное отношение из-за их депрессивности и сухости, а еще ей не нравится то, что написаны они от мужского лица.

— Она какая-то ненастоящая! — так Лизонька выразила свое мнение о ней. — Они с мужем, известным писателем Мережковским, полностью пренебрегают моральными принципами, живут единой семьей вместе с Философовым [15]. О них неприличные слухи ходят! — и ее глазки испуганно округлились.

Лизонька из дворянской, весьма обеспеченной семьи, ее отец — действительный статский советник. Эсеровские убеждения она тщательно скрывает от родных, которых очень любит. Ощущая двойственность своего положения, она сильно переживает, но не может набраться решимости и покончить с этим. Храбрости у Лизоньки хватило лишь на то, чтобы снять комнату вместе с Асей (настоящее имя которой Ксения) на Васильевском острове, неподалеку от института, однако она продолжала жить в доме родителей.

Эсеры-максималисты критиковали ее за половинчатость, но слишком не давили и в свою партию не приняли. Время от времени ей поручали лишь незначительные задания, понимая, что в силу своей робости она не способна участвовать в чем-либо серьезном, не говоря уже о террористических актах. Одним из таких поручений оказался я: она должна была заняться моим идеологическим воспитанием, чтобы к тому времени, когда я стану работать в лаборатории, у меня были «правильные», эсеровские убеждения. Благодаря этому поручению мы могли много времени проводить вместе. Я не стал убежденным эсером, но безумно влюбился в нее.

Несмотря на вид раскованной «бестужевки», она оказалась не только робкой, но и довольно стеснительной особой, так и не переборовшей многие условности общества. Чем больше я ее узнавал, тем сильнее меня к ней влекло, и я приходил в восторженное состояние уже от лицезрения ее образа, чудесного творения природы. Но эти чувства были совсем не такие, как те, что я испытывал к Зинаиде Гиппиус, которая, несмотря на свою реальность, для меня существовала лишь в моем воображении. Образ известной поэтессы и писательницы в моем представлении был сродни божественному, и я боялся, что, узнав Зинаиду в реальной жизни (при всей эфемерности этой возможности), столкнувшись с ее человеческими слабостями и приземленными желаниями, низвергну ее с пьедестала, на который сам же и воздвиг.

Мои отношения с Лизонькой становились все доверительнее. Меня стала посещать мысль: кто я для нее? Могу ли претендовать на что-либо большее, чем совместные прогулки и беседы? Лизонька появлялась в моих снах как реальная женщина из плоти, заставляя переживать эйфорию и утром глубоко сожалеть о растаявших грезах. Я реально оценивал призрачность своих мечтаний — мы ведь принадлежали к разным слоям общества — и, впадая в отчаяние от подобной несправедливости, уже сам просил ее принести эсеровскую литературу, а через Клавку доставал и эсдековскую [16].