Декабрь без Рождества - Елена Чудинова Страница 12

«Дедушка, а вы мне расскажете, как бивали санкюлотов?»

«Уж больно ты скор, меньшой де Роскоф, — дедушка Антуан поднялся. — Что тебе до вчерашних разбойников, на твой век достанет завтрашних».

«Дедушка, а вы к нам надолго? Навсегда?»

«Не надолго, внук, — с улыбкою обернулся в дверях старик. — Ну да сие тоже не суть важно».

Дверь затворилась, даже не скрипнув в петлях.

Казалось, Платон только на мгновение смежил веки, когда дед вышел из его горницы. Однако солнце за это мгновение успело подняться довольно высоко. Вот уж глупость — спать, когда происходят такие события!

На столике шла обыкновенная «война напитков»: серебряный кофейник и аглицкий фарфоровый чайник горделиво стояли визави. Без кофея не начинал дня папенька, между тем как маменька признавала только чай, каковой кушала без сливок и даже без сахару.

«Кого это сегодни не пришлось силой с постели стаскивать? — весело удивился отец, когда Платон сбежал вниз».

«Ты будешь с нами завтракать, Платошка? — спросила маменька, одетая во что-то светлое и легкое — впервой в этом году».

«Я буду завтракать с дедушкой! Он еще отдыхает, да? Дедушка ведь еще тоже не завтракал, я не вижу для него чашки!»

Сделалось вдруг очень тихо. В этой тишине звонко стукнула о фарфор ложечка, которую выронила маменька.

«Тебе что-то приснилось, Платон? — спросил наконец отец. Губы его дрожали».

Испуга родителей в свой черед напугала мальчика.

«Ничего мне не снилось! Да я и не спал… почти… после того как дедушка ко мне заходил».

«А… который дедушка, Платоша? — еле слышно шепнула маменька. — Дедушка Сабуров или дедушка де Роскоф?»

«Ну как мог ко мне заходить дедушка Сабуров, — Платон начал обижаться. — Он вить давно умер!»

Отец, быстро вышед из-за чайного столика, опустился на пол перед мальчиком и крепко притянул его к себе. Платон услышал, как сильно колотится отцовское сердце.

«Папенька, но где же дедушка? — Платон заплакал. — Где дедушка де Роскоф? Он же приехал нас повидать!»

«Нет, Платон, никто не приезжал. Все-таки тебе это приснилось».

«Дедушка зашел ко мне в комнату! — настаивал Платон сквозь слезы. — Верней, нет, он уже сидел на моей кровати, как я проснулся, а после вышел! Таковых снов не бывает! Он сказал, что здесь потому, что завершил книгу… какую-то книгу!»

«Филипп!! Вспомни, ты говорил когда-нибудь при Платоше о книге, о той, о „Бретонской Голгофе“? — воскликнула маменька».

«Я — нет, Нелли, а ты? — отец по-прежнему обнимал Платона, стоя перед мальчиком на коленях».

«И я — нет, — тихо сказала маменька. — Но может статься, Роман?»

«Не думаю, Нелли. А что еще сказал дедушка о книге, Платон?»

«Что маменька знает, кто поможет ее найти».

«Ну конечно, — Филипп поднялся. — Мартен и Прасковья. Вот что, друг мой. Помолчим-ка немного, а после и вправду позавтракаем. Главное, постарайся сейчас хорошенько запомнить все, о чем говорил дедушка. Что захочешь, можешь рассказать матери и мне, но главное, все запомни сам. Да, и вот еще что. С нонешнего дня поминай дедушку де Роскофа так же, как и дедушку Сабурова. За упокой».

Так и осталось неизвестным, верно ль было предположение о дне смерти деда. Да и как можно было б проверить? Война не пересыхала, Франция казалась дальше иных планет. Одно только наверное знал Платон: с Антуаном де Роскофом он повидался взаправду, а как сие проистекло — так ли уж важно?

Ах, воротиться б в те годы, когда жив был отец, а сестра весела, когда мать их звалась Еленою Кирилловной! Что с того, что было их у Елены Кирилловны не пятеро-шестеро, как у людей, а только двое — брат да сестра! Вдвоем им было лучше, нежели иным и вдесятером. Маменька улыбалась, читая записки с просьбою о прощении за очередную шалость — записки, подписанные двойным «П»: Платон и Прасковья. Так уж они придумали подписываться, и в школе мальчик не враз отстал от привычки, которую не хотел никому разъяснять. Все, вычитываемое в книгах, Платон на свой лад растолковывал малютке. Панне это нравилось, хотя иной раз она и не спала со страху. Например, когда братец прочел о Сократовом демонии, что никогда не подучал его что-либо сделать, но часто отговаривал от того либо иного поступка. А где он прячется, сей невидимый собеседник? Может, носит он шапку-невидимку? Тогда почему его не слышат другие люди? А главное, есть ли демоний у каждого человека, либо был только у Сократа? Платон не хотел спасовать перед Сократом, а Панна не хотела уступить брату. Дети с неделю соревновались друг перед дружкой общением с внутренними собеседниками — покуда девочка не проснулась ночью от собственных крика и слез. Утром Филипп призвал сына в свой рабочий кабинет и, выявив обстоятельными расспросами суть происшедшего, долго и терпеливо растолковывал ему, что античный мыслитель аллегорически подразумевал всего лишь нравственное начало, заложенное в человеческой природе, иначе — совесть. В заключение папенька все же запер некоторые из книжных шкапов.

«Из-за тебя, Платошка, Сократ был для меня в ребячестве хуже Бабы-Яги, — смеялась потом Панна. — Не помнишь, поди, как ты тер в ступке „цикуту“, пил ее и начинал объяснять, какие члены у тебя холодеют? Знаешь, каков мне представлялся тогда Сократ-то твой? Горбатым карлою с черной, как у арапа, кожей! А пальцы у него были по три вершка длиною!»

Ах, Панечка-Панна, что за странная судьба тебе выпала!

Платон Филиппович вздрогнул всем телом и приподнялся в стременах: надолго ль убаюкали душу воспоминания?

Пустое, получаса не прошло.

Император взглянул на него, оборотясь через плечо. Угадывая значенье взгляда, Роскоф поспешил вдогон. Его сопровождало ощутимое недовольство двоих флигель-адъютантов, уязвленных тем, что представлялось им неожиданным фавором.

Знали б вы, бедняги, какая сенная лихорадка причиняема ему одним моим видом. Поравнявшись с молодыми людьми, Роскоф столь внимательно поглядел на них, что оба смешались. Но бог с вами, ревность ваша свидетельствует о том, что едва ль вы замышляете против жизни миропомазанника. Иначе б было вам все равно, быть ли в случае.

Ах, где ж ты, тот, кто мне так надобен? Едва ль ты едешь в сей синей карете, скромной, без гербов, но отменной работы. Карета принадлежит медику Вилие. Был он, правда, в числе убийц императора Павла, но Александру предан неимоверно. Нет, Вилие не предатель и даже не половинка предателя. Недурное mot, кстати сказать. Что же, в каком-то смысле половинка предателя также едет с нами, и даже, быть может, не одна. Половинкою предателя назовем того, кто сам не решится на измену, но может быть вовлечен в нее стечением внешних обстоятельств. Но таких половинок средь нас явственно больше одной, вот только, по счастью, даже десяток их не сложится в предателя целого. Человеческая арифметика отлична от школьной.

— А ты, Роскоф, поди, вторые сутки без сна? — спросил Император, когда Платон Филиппович приблизился.