Ведьмы. Запретная магия - Луиза Морган Страница 12

Когда она спустилась доить коз, Майкл, его большая повозка и тощая кобыла исчезли. Он уехал по тропинке, ведущей к скалистой дороге, – к следующему месту назначения и, несомненно, к следующей встрече с одинокой фермерской девушкой.

Магия этой ночи прошла. Появилась и вмиг исчезла, как и не бывало.

Она задала себе вопрос, осталось ли от нее хоть что-то.

За завтраком Луизетт при всех обратилась к Клоду:

– Охотника на ведьм больше нет, а сегодня канун Белтейна. Мы хотим пойти в храм.

Он даже не потрудился взглянуть на нее.

– Non [23].

– Никто не узнает, – отозвалась Анн-Мари.

– Тот рыжеволосый дьявол не единственный священник в Корнуолле и уже наверняка не единственный охотник на ведьм. К чему рисковать всеми нами?

– Ты слышала, что сказал Клод, Анн-Мари. Оставьте колдовство в прошлом, где ему и место, – вмешался Поль.

Луизетт с грохотом поставила чашку на стол:

– Мы никогда не оставим колдовство. Именно оно привело нас сюда.

– Это то, что поддерживает нас, – добавила Флоранс.

Клод фыркнул так, что слюна брызнула в похлебку.

– Поддерживает вас? – прорычал он. – Ваш род мертв. Неужели вы этого не видите?

– Что ты имеешь в виду? – требовательно спросила Луизетт.

Муж повернулся к ней. На его лице было негодование.

– Ни одна из вас шестерых не смогла родить дочь, несмотря на все ваши ритуалы и снадобья. Урсула могла добиться всего, к чему прикладывала руку, но ни одной из ее внучек не под силу простейшее заклинание!

Все это время Нанетт слушала, опустив голову и крепко сцепив руки на коленях. После заявления Клода она подняла голову и спокойным голосом произнесла:

– Ce n’est pas vrai [24].

– Да какая там неправда! – огрызнулся Поль. – Мыло да травы!

Луизетт бросила на сестру предостерегающий взгляд, но Нанетт сделала вид, что не заметила этого.

– Я создала заклинание отвлечения, – громко заявила она.

– Ты лжешь! – От замешательства и гнева Клод повысил голос.

Нанетт вздернула подбородок:

– По-твоему, Клод, отчего священник покинул Марасион? Ты серьезно считаешь, что охотник на ведьм просто сдался?

– Oui!

– Non! – Нанетт оперлась ладонями на стол и рывком поднялась. Чуть подавшись вперед, она твердо встретила пристальный взгляд черных глаз зятя. – Тебе ничего не известно о нашем колдовстве или о силе крови Урсулы. Моей крови. – Ее гнев разрастался, и слова выплескивались, как кипящая вода из чайника. – Ты видишь девочку, способную лишь доить коз, говорить по-английски и ездить в повозке на рынок. Pfft!

С этими словами она выскочила из-за стола и отвернулась, чтобы скрыть обжигающие глаза слезы ярости.

– Мужчины! Вы только разглагольствуете: «Урсула то, Урсула это», а сами не видите того, что творится у вас под носом!

Нанетт с шумом выбежала из кухни на крыльцо. Не остановившись, чтобы накинуть плащ или хотя бы платок, она помчалась через сад к воротам, а затем по тропинке, перепрыгнув канаву в ее конце. Она бежала около десяти минут, ее волосы разметал ветер, а кусты вереска цеплялись за юбку. Она даже не замечала, что плачет, пока, когда уже ныли ребра и горели легкие, не рухнула на холм, закрыв лицо руками.

Нанетт всегда не выносила слез. Из сестер Оршьер только Флеретт ничего не стоило расплакаться: слезы тихо катились по ее щекам, как капли дождя. На плач любой другой сестры было неприятно смотреть: искривленные губы, опухшие глаза, надрывные всхлипы. Разумеется, мужчины никогда не лили слез. Нанетт считала их слишком черствыми для этого. Она сомневалась, что они вообще способны плакать.

Она хотела бы оплакивать Майкла: сидеть у окна и смотреть на море, сокрушаясь о своей потерянной любви. Иной раз она чувствовала на себе взгляд Изабель, многозначительный взгляд, который призывал к доверию, но Нанетт не собиралась оправдываться или говорить о нем. Она была ведьмой и обладала силой, о которой Майкл даже не догадывался. Она бы не поддалась девчачьим слабостям.

Но неуклюжее обвинение Клода просто выбило ее из колеи, как булыжник, утративший равновесие и летящий со скалы, чтобы разбиться вдребезги о камни у подножия. Она громко рыдала. Лицо было мокрым, а щеки наверняка обветрились. Ее тело казалось нежным и уязвимым, как у новорожденного младенца. Она обхватила себя руками, засунув ладони в подмышки, чтобы защититься от ветра. При этом ее грудь заныла.

Нанетт медленно разомкнула руки и пристально посмотрела на себя сверху вниз. Слезы на щеках успели высохнуть, пока она встревоженно рассматривала свою увеличившуюся грудь под корсажем. Казалось, она набухла и стала раза в два больше. Этого не могло быть. В последние три года Нанетт определенно перестала расти.

Она поднялась на ноги – не с обычной для себя проворной легкостью, а осторожно. Каждая косточка и мускул казались хрупкими, будто ее давно лихорадило. Она отвела взгляд от моря вдали и всмотрелась в болото, которое позеленело с приходом весны. Белтейн [25], известный в Марасионе как Майский день. Майкл приехал на Остару. Если бы у нее был календарь, она бы точно посчитала, сколько недель прошло с тех пор. Внезапно Нанетт поняла, что это бессмысленно. Бесполезно было вспоминать, когда у нее в последний раз была менструация.

Она ждала ребенка.

Клан будет в ярости.

* * *

– Как? – требовательно спросил Клод.

Прошла неделя с тех пор, как Нанетт узнала о своем положении. Изабель заметила происшедшие с ней изменения, и они вместе решили, что лучше рассказать всем сразу.

– Ох, прошу тебя! – огрызнулась Луизетт. – Как ты думаешь – как? Тебе ли не знать, как это делается, Клод!

– Но она никого не знает! Никуда не ходит!

Анн-Мари, обычно выступавшая в роли миротворца, которая до этого стояла, прислонившись к холодной печи, выпрямилась и свирепо уставилась на зятя.

– И тебя это вполне устраивает, правда?

– Что ты имеешь в виду? – сплюнул тот.

Они находились в кухне, но на столе не было ни еды, ни напитков. Кто-то стоял, другие сидели в разных местах комнаты, отложив начало рабочего дня и внимая шокирующим новостям, которые поведала Нанетт.

Через открытое окно в кухню проникал весенний воздух, насыщенный сладким запахом свежевспаханной земли и готового распуститься вереска. В кухне же, напротив, – и эта разница была особо ощутима для Нанетт – скверно пахло топленым жиром и масляным чадом, что вызывало тошноту. Изабель обещала, что такое состояние продлится недолго. «Срок – три месяца, – сказала она. – Через месяц станет лучше».